Пожалуй, наиболее ошеломляющее впечатление на советских людей, впервые знакомившихся с докладом Хрущёва на XX съезде, произвели содержавшиеся в нём намёки на то, что убийство Кирова было совершено по приказу Сталина. Это ставило вопросы о массовых репрессиях и великой чистке 1936-1938 годов в совершенно новый контекст, ибо единственным реальным преступлением, якобы совершённым "троцкистско-бухаринской бандой", было убийство Кирова.
Киров не был столь значительной политической фигурой, как это стала изображать официальная пропаганда после его убийства. По месту в партийной иерархии он уступал Молотову, Кагановичу и Ворошилову и стоял примерно в одном ряду с Орджоникидзе, Куйбышевым и Калининым. Политическая роль Кирова была сознательно преувеличена в ходе последовавшей за его убийством пропагандистской кампании, сопровождавшейся массовым переименованием в его честь городов и улиц, присвоением его имени многочисленным заводам, колхозам, учебным заведениям и т. д. Хорошо известный коммунистам термин "любимец партии" (применённый в ленинском "Завещании" для характеристики Бухарина) стал использоваться применительно к Кирову только после его смерти.
Вместе с тем Киров заметно отличался от других членов сталинского Политбюро такими своими качествами, как ораторский талант, демократизм, простота, доступность и близость к рабочим массам. Как отмечал в книге "Тайная история сталинских преступлений" А. Орлов, Киров "был единственным членом Политбюро, не боящимся ездить по заводам и выступать перед рабочими"[1].
Свидетельства о политической позиции Кирова и его отношениях со Сталиным весьма противоречивы. Внешне эти отношения носили характер ничем не омрачённой дружбы, основанной на безоговорочном признании младшим (Киров был моложе Сталина на шесть лет) превосходства старшего. Ещё в 1924 году на подаренной Кирову книге Сталин сделал надпись: "Другу моему и брату любимому". В последний вечер пребывания Кирова в Москве (за два дня до убийства) он был вместе со Сталиным в театре, а после спектакля Сталин провожал его до вокзала.
В публичных выступлениях первой половины 30-х годов Киров произносил обязательные похвалы в честь Сталина, вкладывая в них неподдельный пафос, - в отличие от других членов Политбюро, способных изъясняться лишь канцелярско-бюрократическим языком и повторявших ритуальные хвалебные формулы. Речь Кирова на XVII съезде партии вылилась в необычайно жаркий панегирик Сталину - подобного не содержалось ни в одном другом выступлении. Но и до этого в прославлении Сталина Киров нередко шёл дальше других членов Политбюро. Так, в речи на Ленинградской партийной конференции 17 января 1934 года он говорил: "Трудно представить себе фигуру гиганта, каким является Сталин. За последние годы, с того времени, когда мы работаем без Ленина, мы не знаем ни одного поворота в нашей работе, ни одного сколько-нибудь крупного начинания, лозунга, направления в нашей политике, автором которого был бы не товарищ Сталин. Вся основная работа - это должна знать партия - происходит по указаниям, по инициативе и под руководством товарища Сталина. Самые большие вопросы международной политики решаются по его указанию, и не только эти большие вопросы, но и, казалось бы, третьестепенные и даже десятистепенные вопросы интересуют его"[2]. Этот пассаж был настолько необычен даже по тем временам, что он на всю жизнь врезался в память Молотова, который в 70-е годы с неодобрением пересказывал его в кругу своего близкого окружения: "Но так однобоко говорить о нём (Сталине - В. Р.), как говорил Киров, я считаю неправильно: "Ни одного вопроса у нас нет, автором которого был бы не Сталин"[3].
Однако существуют и свидетельства иного рода о поведении Кирова в годы, предшествующие его гибели. Хрущёв в своих мемуарах вспоминал о недоумённых рассказах Микояна, что Киров почему-то упорно молчит на заседаниях Политбюро[4]. В мемуарах самого Микояна рассказывается о появившемся ещё в 20-е годы фельетоне "Правды", иронически описывавшем не названного по имени ответственного работника, который переехал из Баку в Ленинград. Все поняли, что речь идёт о Кирове и что такой материал не мог появиться без прямого указания Сталина. Микоян вспоминал и о том, что однажды Сталин организовал на заседании Политбюро "обсуждение "неудачных" фраз в статье Кирова, опубликованной в 1913 году!"[5]. По-видимому, речь идёт о статье, свидетельствовавшей о близости Кирова в то время к кадетской партии. Об этой странице биографии Кирова дважды упоминалось в рютинской платформе, и Сталин, очевидно, напомнил соответствующие факты для того, чтобы усилить своё давление на Кирова.
По свидетельству хорошо информированного А. Орлова, весной и летом 1934 года в Политбюро возникали конфликты, связанные с попытками Кирова улучшить продовольственное снабжение ленинградских рабочих. Киров обвинил наркома торговли Микояна в дезорганизации обеспечения Ленинграда продовольствием. Без разрешения Москвы Киров использовал часть неприкосновенных продовольственных запасов Ленинградского военного округа, что вызвало резкое недовольство Ворошилова[6].
В 30-е годы Ленинград оставался одним из центров наибольшей активности оппозиционеров. Как и все местные руководители, Киров был обязан докладывать о любых проявлениях такой активности в ЦК. В ленинградском партийном архиве хранится его письмо, адресованное секретарю ЦК Косиору: "Сегодня, 19 января, в Ленинграде с утра по заводам и фабрикам Ленинграда, а также в жактах и на улицах распространены троцкистами (это слово зачеркнуто Кировым) оппозиционерами листовки. Экземпляр листовки прилагаю"[7]. Вместе с тем известно, что Киров сохранял некоторых бывших оппозиционеров на руководящих постах и отказывался санкционировать аресты тех "зиновьевцев", которые, согласно агентурным данным НКВД, вели недоброжелательные разговоры о Сталине.
Немаловажное значение имеет и тот факт, что после смерти Кирова в его библиотеке были обнаружены книги Троцкого "Моя жизнь", "Сталинская школа фальсификаций", "История русской революции", "Перманентная революция и сталинская бюрократия", а также несколько номеров "Бюллетеня оппозиции" и работа американского "троцкиста" М. Истмена "После смерти Ленина".
Французский историк П. Бруэ ссылается на обнаруженные им в зарубежных архивах письма Седова с информацией по поводу ходивших в Москве слухов о хороших личных отношениях Кирова с бывшими участниками правой[8*] и левой оппозиций, а также на воспоминания советской журналистки Завалишкиной "Вокруг убийства Кирова", где сообщалось, что Киров поощрял работу по созданию истории ленинградского комсомола, в которой участвовали большинство лиц, впоследствии обвинённых по делу "Ленинградского центра" (см. гл. XIII). В этой работе рассказывалось о заслугах "зиновьевцев" в первые годы революции[9].
Имеется немало свидетельств о том, что Киров после XVII съезда говорил своим друзьям, что его голова "теперь на плахе". В воспоминаниях Н. Иоффе приводятся слова, сказанные Кировым незадолго до смерти одному из его ближайших ленинградских соратников П. Смородину: "Петро! Мне всё равно не жить, он мне не простит (обсуждения вопроса о замене Сталина на посту генсека и голосования на XVII съезде - В. Р.)"[10].
Совершенно новая информация о позиции Кирова в последние месяцы его жизни была сообщена в 1978 году старым французским коммунистом Марселем Боди. В воспоминаниях, опубликованных левым журналом "Le Refractaire", Боди рассказывал: летом 1934 года ему передали, что с ним хочет встретиться находящийся в Париже кремлёвский врач Л. Г. Левин (один из будущих подсудимых на процессе "правотроцкистского блока"). "Встреча состоялась, - писал Боди, - и скоро беседа приняла столь важный характер, что я был изумлён. Доктор Левин информировал меня о сокровенных мыслях Кирова. Это были мысли "умеренного" политика, который хотел положить конец внутренней борьбе (в партии - В. Р.), так же как внутренней политике, проводимой в его огромной стране. Согласно Кирову, они (Киров и его единомышленники - В. Р.) хотели вернуться к более гуманной политике, близкой к той, которую предлагал Ленин во время нэпа, и отказаться от жестокой коллективизации в деревне". Левин передал, что "Киров хочет восстановить внутрипартийную демократию и свободное выражение каждого течения в партии". "Включая течение троцкистов?" - спросил Води. Левин ответил на этот вопрос утвердительно. - "И включая возвращение Троцкого в СССР?". Левин ответил, что "это должно быть обсуждено". После этой встречи Води позвонил Л. Седову и сообщил ему о беседе с Левиным. Седов встретился "с доверенным лицом Кирова и беседовал с ним три часа"[11].
Узнав о данном рассказе, П. Бруэ решил отыскать его подтверждение в архиве Троцкого. Прямых подтверждений найти не удалось. Бруэ объясняет это тем, что Троцкий и Седов были опытными конспираторами и либо не писали друг другу о столь важном и секретном факте, либо уничтожили соответствующие документы. Однако историк считает, что косвенные доказательства правдивости рассказа М. Боди содержатся в сообщении Седова о том, что в Советском Союзе "очень ответственные товарищи обсуждают вопрос о возвращении Троцкого". Бруэ резонно полагает, что "мы не можем представить среди очень ответственных товарищей", которые могли бы обсуждать этот вопрос в то время, никого, кроме Кирова и "ему подобных"[12].
Сообщения М. Боди и П. Бруэ ставят вопрос о причинах убийства Кирова в совершенно новый контекст. Кроме того, они позволяют лучше оценить связь этого убийства с последовавшей вслед за ним свирепой облавой на оппозиционеров.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Орлов А. Тайная история сталинских преступлений. С. 26.<<
[2] Киров С. М. Избранные статьи и речи. М., 1937. С. 479.<<
[3] Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 263.<<
[4] Вопросы истории. 1990. № 3. С. 74-75.<<
[5] Огонёк. 1987. № 50. С. 6.<<
[6] Орлов А. Тайная история сталинских преступлений. С. 24.<<
[7] Аврора. 1989. № 10. С. 13.<<
[8*] В письме Ворошилову от 31 августа 1936 года Бухарин вспоминал о том, что, когда он был в опале, Киров приехал к нему и проявил "такую нежную заботу, что я буду помнить об этом и перед самой смертью" ("Источник". 1993, № 2, С. 14).<<
[9] Broue P. Party Oppositio№ toStalin (1930-1932) and the First Moscow Trial. Zn: Essays on Revolitionary Culture and Stalinism. Slavica Publishers. 1956. P. 108-109.<<
[10] Иоффе Н. А. Время назад. М., 1992. С. 95.<<
[11] Broue P. Party Opposition to Stalin (1930-1932) and the First Moscow Trial. P. 109.<<
[12] Ibid. P. 110.<<