На первый взгляд это кажется прекрасной мыслью, но нет ничего более иллюзорного. Ведь если бы это было так, то отсюда с очевидностью следует, что их предполагаемое счастье — лишь воображаемое, а не реальное и действительное счастие и блаженство. Доказывается это тем, что, по их словам, ясно и духовно видеть, что-нибудь значит не что иное, как иметь об этом наисовершеннейшие идеи, мысли и познания; я только-что подчеркивал это. Равным образом духовно обладать предметом значит, по их словам, тоже только всецело любить его. Отсюда следует, что, чем совершеннее идеи, мысли и познания о предмете, тем совершеннее его духовное созерцание. Но составлять себе более или менее совершенные представления, мысли и познания о предмете, которого на самом деле видеть реально нельзя, значит предаваться только игре воображения, любовь к такому предмету, которого нельзя видеть и которым нельзя реально обладать, зиждется только на наших представлениях, мыслях и познании об этом предмете. Стало быть, видеть духовно какой-нибудь предмет значит не что иное, как видеть его в уме и воображении; я совершенно не делаю здесь различия между умом, разумением и воображением, а также между представлениями, мыслями и воображением, потому что все эти слова означают собственно одно и то же. Так например слова: ум, разумение, воображение — означают только силу или способность людей думать, познавать, рассуждать и иметь некоторые правильные или неправильные взгляды на воспринимаемое ими, а термины: представления, мысли, воображение — означают собственно не что иное, как акты мышления и познания, посредством которых люди замечают и познают вещи, рассуждают или образуют правильные или неправильные суждения о предмете своего мышления. Наши богопоклонники не признают другого созерцания своего бога кроме того, которое совершается в мыслях и познании, т. е. посредством актов разумения, ума, воображения; они не признают другого обладания богом кроме того, которое осуществляется любовью, причем эта любовь является естественным результатом мыслей и познания, которые ум и воображение имеют о каком-нибудь предмете, представляющемся им благим и достойным любви. Кроме того богопоклонники полагают все свое высшее блаженство в духовном созерцании бога и в духовном обладании богом. Отсюда с очевидностью следует, что их мнимое блаженство является лишь воображаемым блаженством, так как основывается, лишь на воображаемом видении и на воображаемом обладании благом, тоже лишь воображаемым.
Это подтверждается определенным утверждением наших богопоклонников, что это блаженство не состоит в наслаждениях наших чувств, в услаждениях питьем и едой, в удовольствии от созерцания глазами или от осязания руками и не в удовольствии от слуховых ощущений, а единственно в мире и радости духовной[1].
«Царствие божие не есть еда и питье, а правда и мир и ликование в духе святом» и т. д. А откуда, скажите на милость, возьмутся этот мир и радость духа, если они не исходят от чего-либо, что может трогать чувства, как я уже сказал? Они могут иметь источником только воображение, и следовательно высшее счастье наших богопоклонников, как я давеча сказал, лишь воображаемое блаженство. К тому же им выпадает призрачное удовольствие наслаждаться воображаемым блаженством лишь после своей смерти; в самом деле, для того, чтобы наслаждаться воображаемым блаженством, нужно воображать себе, что наслаждаешься каким-то благом, и воображать себя действительно счастливым; между тем после смерти не существует уже воображения, как же могут мертвые наслаждаться воображаемым блаженством, раз у них уже не из чего создавать мысли, когда у них нет никакого воображения и когда сами они словно никогда не существовали? В таком состоянии каждый окажется после своей смерти; мы все вернемся к тому состоянию, в котором мы находились до нашего рождения или бытия; и так как несомненно, что тогда мы ни о чем не думали, ничего не чувствовали и ничего себе не воображали, то несомненно также, что после смерти мы ни о чем не будем думать, ничего не будем чувствовать и ничего не будем себе воображать. Таким образом совершенно напрасно наши богопоклонники и христопоклонники льстят себя мечтой о столь великом блаженстве после своей смерти; у них не будет тогда и мышления, чтобы думать о каком-нибудь блаженстве. Им не приходится разглагольствовать и восставать против этого взгляда, потому что такого взгляда держится даже один из их мудрецов, слова которого они почитают за божественные.
Вот что он говорит по этому поводу: Живые, — говорит он, — знают по крайней мере, что они должны умереть, но те, которые умерли, не знают ничего и не ожидают больше никакой награды; их не трогают уже ни чувства ненависти и любви, ни какие-либо желания, они не принимают более никакого участия ни в чем, что делается на этом свете. Ступай же[2], — говорит он, — ступай в мире и наслаждайся в радости благами, которыми ты обладаешь; ешь и пей в мире от плодов своих трудов и наслаждайся вместе с друзьями и тою, которую ты любишь; ибо это - все хорошее, на что ты можешь надеяться при жизни.
Эти слова совершенно ясно подтверждают то, что я только-что сказал. Итак напрасно наши богопоклонники и христопоклонники льстят себя надеждой на столь великое блаженство после смерти; у них не будет тогда даже мышления, чтобы думать о себе самих. В самом деле каким образом смогут они думать, если они более не будут существовать? Мы видим нередко в самой жизни болезни и недуги, при которых больной совершенно не в состоянии о чем-либо думать и не сознает ни самого себя ни чего-либо другого.
Например простой сердечный припадок, простой обморок, летаргия или другая подобная болезнь могут привести нас в такое состояние еще при жизни, когда наше тело еще в сохранности. Итак, если простая болезнь, которая нарушает только экономию, или точное регулирование жизненных соков, болезнь, которая только затрудняет функционирование наших чувств, но не уничтожает их, способна лишить нас всякого чувства и сознания, то смерть, которая нас уничтожает всецело, и подавно лишит нас всякого чувства и сознания. Разве мы сами повседневно не испытываем, как приятный и глубокий сон, медленно одолевающий нас и не причиняющий нам никакой боли, уносит нас за пределы всяких мыслей, всяких чувств и ощущений и всего нашего познания? При наличии столь очевидных доказательств этой истины, при наличии повседневного и столь осязательного опыта из области наших собственных переживаний просто диву даешься, что люди, повидимому не глупые, держатся противоположных взглядов и верят, что после смерти можно быть еще полным жизни, чувств и сознания и более счастливым или несчастным чем когда-либо; как могут они верить, что после смерти праведные наслаждаются совершенным блаженством, вечно обладают богом на небе, а злые терпят вечные муки в аду. Удивительно, говорю я, что люди умные могут разделять такие взгляды. Ведь такие мысли — своего рода безумие, причем это безумие нередко доходит даже до фанатизма, как это можно наблюдать на тех, кто покрепче заберет себе в голову мысли такого рода. Религия настоящий рассадник фанатиков; это театр, в котором им удобнее всего разыгрывать свои роли. Поэтому люди, действительно умные и мало-мальски просвещенные светом разума, не придерживаются этих взглядов. Поэтому также — я уже говорил об этом выше — даже большинство тех, которые поддерживают эти взгляды своим авторитетом или поучают им других в силу своего мнимого профессионального долга, сами не придают веры тому, о чем они толкуют другим, и не стараются делать то, что так настойчиво рекомендуют делать другим ради фантома вечного блаженства на небе и во избежание другого фантома — ужасных вечных мук ада. Надо полагать, что эти взгляды давно были бы сданы в архив, если бы те, кто поддерживает их своим авторитетом или по обязанности своей профессии поучает им других, не находили для себя великую выгоду в поддержании и сохранении этих общественных заблуждений; они таким образом сохраняют свою тираническую власть над бедными народными массами, в своей политике они следуют здесь правилу, что народные массы должны оставаться в неведении относительно многих истин и верить разным побасенкам.
[1] Римл., 14:17.
[2] Екклез., 9:5, 6.