Оглавление


Глава XXIII


XXIV
В преддверии нападения Гитлера на СССР

Однако к тому времени Гитлер, давно уже пришедший к выводу о чрезмерности территориальных притязаний Сталина и по-прежнему крайне низко оценивавший боеспособность Красной Армии, решил отказаться от дальнейших политических переговоров с СССР и форсировать подготовку войны против Советского Союза. Фюрер, склонный к разработке альтернативных вариантов своей военно-политической стратегии, дал первые распоряжения о проведении штабных разработок возможных военных действий против СССР ещё в конце июня 1940 года, т. е. сразу же после поражения Франции.

25 июня Гитлер на совещании в главном командовании сухопутных войск сформулировал установку на войну с СССР[1].

Выступая на секретном совещании в Ставке Верховного главнокомандования 31 июля, Гитлер объявил о своём решении: "В ходе этого столкновения с Россией должно быть покончено. Весной 41-го. Чем скорее будет разгромлена Россия, тем лучше. Операция имеет смысл только в том случае, если мы разобьём это государство одним ударом"[2].

К вопросам нападения на СССР Гитлер вернулся в преддверии визита Молотова в Берлин. 12 ноября он подписал директиву Объединённому командованию вермахта, в которой подробно рассматривались планы военных действий на Балканах и указывалось: "Политические переговоры с целью выяснить позицию России на ближайшее время начаты. Независимо оттого, какие результаты будут иметь эти переговоры, продолжать все приготовления в отношении Востока, приказ о которых уже был отдан ранее устно"[3].

Примерно в то же время Германия окончательно обрела новых союзников. 20 ноября Венгрия, а 23 ноября Румыния присоединились к Тройственному пакту.

С лета 1940 года начались нарушения воздушной границы СССР германскими самолётами. "После капитуляции французов, - вспоминал Хрущёв, - немцы обнаглели"... Самолёты-разведчики "углублялись до Чернигова, а однажды мы засекли, как они летали над Шосткой... Бывали случаи, когда немцы совершали вынужденную посадку. Помню, в районе Тарнополя[*] сел самолёт, и крестьяне буквально захватили в плен немецких летчиков. Кончилось это тем, что этих летчиков отпустили, исправили самолёт, и всё это прошло тихо, даже, по-моему, протеста не было"[4].

С сентября стали поступать сообщения советских разведчиков и дипломатов о крупномасштабной переброске немецких войск на советско-германскую границу[5].

По мере обнаружения приготовлений Германии к войне с СССР возрастал страх Сталина перед Гитлером. По словам Хрущёва, после поражения Франции Сталин "уже по-другому рассматривал возможный исход войны и боялся её. В результате этой боязни он и не хотел ничего делать, что могло бы обеспокоить Гитлера. Поэтому он нажимал, чтобы аккуратно вывозили в Германию всё, что по договору было положено"[6].

Развивая эту тему, Хрущёв писал: "Когда он (Сталин) увидел результаты своего "труда" по уничтожению кадров, увидел, что армия обескровлена и ослаблена, а люди, которые пришли к её руководству, недостаточно опытны, недостаточно подготовлены и не умеют командовать; и даже ранее того, когда он увидел, что наша армия получила достойный отпор от маленькой Финляндии, что её замечательный, героический народ мужественно защищал свою страну и нанёс нам большой урон; когда Сталин всё это увидел, у него появился какой-то физический, животный страх перед Гитлером. И он всё делал, чтобы ублажить Гитлера"[7].

О страхе как основной движущей причине действий Сталина писал и Жуков. "Главное, конечно, что довлело над ним, над всеми его мероприятиями, которые отзывались и на нас, - говорил он в беседе с военными историками, - это, конечно, страх перед Германией... Он боялся германских вооружённых сил... Боялся почему? Потому, что он привёл страну к такому угрожающему моменту, не готовил к войне... Сталин всё же в конце концов понял, что вся его предвоенная политика оказалась фальшивой"[8].

По словам Хрущёва, хотя Сталин беседовал о неумолимо надвигающейся войне "очень редко, даже избегал этой темы, замыкался, но было заметно, что он очень волнуется и что его это очень беспокоит. Это было заметно и по тому, что он больше сам стал пить и спаивать других. Буквально спаивать! Обязательно, если он вызывает, у него бывает очень много народа. Он собирал как можно больший круг людей. Я думал, что он так волнуется, потому что начинает, оставаясь один, плохо себя чувствовать, потому что ему нужна большая компания, с тем чтобы в этой компании как-то отвлечься от мыслей, которые его беспокоят. А мысли эти: неизбежность войны, а главное то (о чём он, видимо, думал), что в этой войне мы потерпим поражение"[9].

В этот период, по словам Хрущёва, "обеды" на сталинской даче "продолжались целыми ночами, а другой раз даже до рассвета. Они парализовали работу правительства и партийных руководителей, потому что, уйдя оттуда, просидев ночь "под парами", накачанный этим вином человек уже не мог работать... Я понимал, что такая атмосфера создалась в результате, если грубо говорить, вроде какого-то упадничества. Сталин видел надвигающуюся лавину, неумолимую, от которой уйти нельзя, и уже была подорвана его вера в возможность справиться с ней. А лавиной этой была война, неотвратимая война с Германией... В этот предвоенный период, если кто-то на этих обедах говорил, что он не может или не хочет пить, то это считалось совершенно недопустимым, и потом завели в шутку такой порядок, что если кто не выпивает объявленный тост, то полагается ему в виде штрафа ещё дополнительный один бокал, а может быть, даже и несколько"[10].

Естественно, что в такой иррациональной атмосфере не могли быть выработаны правильные политические решения, адекватные непрерывно меняющейся международной обстановке. Отсутствие продуманной стратегии в действиях сталинской клики вызывало изумление даже наиболее проницательных немецких дипломатов. "Чем дальше шло время и чем больше я наблюдал за поведением русских, - писал в своих воспоминаниях Хильгер, - тем больше я убеждался, что Сталин не сознавал, как близко было угрожавшее ему германское нападение. По-видимому, он думал, что сможет вести переговоры с Гитлером о его требованиях, когда они будут предъявлены"[11].

В беседе с военными историками, состоявшейся в 1966 году, Жуков рассказывал, как в присутствии его и Тимошенко Сталин дал Молотову указание послать в Берлин человека с личным письмом к Гитлеру, в котором просил от него исчерпывающих объяснений: для чего немецкие войска так близко сосредоточиваются к Советскому Союзу?

Через несколько дней при личном докладе Сталину Молотов заявил, что получил от Гитлера личное письмо, в котором содержалось заверение, что сосредоточение в Польше немецких войск не имеет ничего общего с подготовкой нападения на Советский Союз, что "эти войска готовятся совершенно для другой цели, для более крупной цели на Западе. "И я вам скажу, - добавлял Жуков, - что Сталин этой версии, конечно, поверил"[12].

Сталин, не доверявший целиком даже своему ближайшему окружению, настолько поверил в честное слово Гитлера, что оказался глух к предупреждениям, идущим от Черчилля и американского правительства, сообщениям по дипломатическим каналам, шифровкам из посольства СССР в Германии, многочисленным донесениям разведки и т. д. "Сталин несёт ответственность не просто за тот факт, что он с непостижимым упорством не желал считаться с важнейшими донесениями разведчиков, - справедливо писал К. Симонов. - Главная его вина перед страной в том, что он создал гибельную атмосферу, когда десятки вполне компетентных людей, располагавших неопровержимыми документальными данными, не располагали возможностью доказать главе государства масштаб опасности и не располагали правами для того, чтобы принять достаточные меры к её предотвращению"[13].

Вплоть до нападения Германии на СССР Сталин не сделал ни одной попытки установить политический контакт с США и Англией, хотя соответствующих зондажных попыток со стороны правительств этих государств было более чем достаточно.

Между тем Гитлер 18 декабря 1940 года подписал "Директиву № 21. План "Барбаросса", а 9 января 1941 года на совещании с высшим военным командованием заявил о близком нападении на СССР. Он мотивировал это тем, что "хотя сейчас русские вооружённые силы - это обезглавленный колосс на глиняных ногах... лучше сделать это сейчас, когда русские войска не имеют хорошего руководства, плохо оснащены и когда русские испытывают большие трудности в военной промышленности"[14].

С декабря 1940 года усилилось политическое давление Германии на Балканах, где Гитлер начал демонстративно игнорировать своего партнёра, а затем и вовсе действовать наперекор ему. 8 февраля 1941 года германские войска вступили в Румынию. Однако, несмотря на все новые агрессивные акции Германии в этом регионе, Сталин ограничивался протестами по дипломатическим каналам и косвенным выражением недовольства германской политикой в печати.

"История вряд ли знает ошибку, равную той, которую допустили Сталин и коммунистические вожди, когда они отбросили все возможности на Балканах и лениво выжидали надвигавшегося на Россию страшного нападения или были неспособны понять, что их ждёт, - писал Черчилль в книге "Вторая мировая война". - До тех пор мы их считали расчётливыми эгоистами. В этот период они оказались к тому же простаками... Если брать за критерий стратегию, политику, дальновидность и компетентность, то Сталин и его комиссары показали себя в тот момент второй мировой войны полностью растяпами"[15].

В январе, когда в мировой печати появились первые слухи о вводе немецких войск в Болгарию, Сталин ограничился публикацией заявления ТАСС, в котором говорилось: "Если немецкие войска в самом деле имеются в Болгарии и если их дальнейшая переброска в Болгарию действительно имеет место, то всё это произошло и происходит без ведома и согласия СССР, так как германская сторона никогда не ставила перед СССР вопроса о пребывании или переброске немецких войск в Болгарию"[16].

Германские власти проигнорировали этот недвусмысленный намёк на нарушение статьи советско-германского пакта о консультациях. 2 марта 1941 г. было опубликовано сообщение о присоединении Болгарии к Тройственному пакту. В тот же день германские войска вступили на территорию Болгарии. Советское правительство в ответ ограничилось очередным сообщением ТАСС, которое Геббельс в своём дневнике прокомментировал следующим образом: "Москва публикует наглое коммюнике: занятие Болгарии усиливает опасность войны и поэтому Россия больше не может поддерживать политику Софии. На мой взгляд, это холостой выстрел в воздух. Мы на это никак не реагируем... Решают не коммюнике, а реальности"[17].

Ещё более драматично складывались события в Югославии. 25 марта 1941 г. югославское правительство подписало протокол о присоединении к Тройственному пакту. Известие об этом вызвало во всей стране мощный взрыв народного негодования, нашедшего отражение в многочисленных массовых митингах протеста под лозунгами "Лучше война, чем пакт"; "Белград - Москва - единственное спасение". Опираясь на широкое возмущение масс прогерманской политикой правительства, группа высших офицеров совершила 27 марта государственный переворот. К власти пришло правительство Д. Симовича, которое обратилось к Советскому правительству с предложением заключить военно-политический союз "на любых условиях, которые предложит Советское правительство, вплоть до некоторых социальных изменений, осуществлённых в СССР, которые могут и должны быть произведены во всех странах". Новое югославское правительство выразило готовность "немедленно принять на свою территорию любые вооружённые силы СССР, в первую очередь авиацию"[18]. Всё это никак не походило на ситуацию, предшествовавшую интервенциям СССР в 1939-1940 годах, осуществлённым вопреки воле и желанию правительств оккупированных стран. Но к этому времени существенно изменилась международная ситуация и прежде всего советско-германские отношения. Поэтому Сталин не решился пойти так далеко, как этого просило югославское правительство, и выразил готовность лишь подписать договор с Югославией о дружбе и ненападении, о заключении которого он предварительно известил немцев.

Вечером 4 апреля 1941 г. Молотов вызвал Шуленбурга в Кремль, чтобы сообщить: "Югославское правительство предложило Советскому правительству провести переговоры о заключении договора о дружбе и ненападении, и Советское правительство приняло это предложение. Это соглашение будет подписано сегодня или завтра утром". Шуленбург в ответ заявил, что, по его мнению, "Советский Союз выбрал для таких переговоров неудачное время... Политика югославского правительства совершенно неясна, его поведение, как и поведение югославской общественности по отношению к Германии вызывающе". Молотов в извинительном тоне ответил, что югославский посол в СССР заверил Советское правительство в том, что его правительство будет соблюдать заключённый с Германией договор о присоединении Югославии к Тройственному пакту. "В свете этих обстоятельств, - заявил Молотов, - Советское правительство посчитало, что оно может, со своей стороны, заключить соглашение с Югославией, условия которого не заходят так далеко, как условия германо-югославского договора". В заключение беседы Молотов "настоятельно просил", чтобы "Германия тоже сделала всё возможное, чтобы сохранить мир на Балканах"[19].

Пятого апреля договор между СССР и Югославией был подписан. В 5 часов утра 6 апреля, когда в Москве только что закончился банкет, устроенный по поводу подписания договора, немецкие войска напали на Югославию. В результате войны, продолжавшейся 11 дней, Югославия капитулировала, причём от Сталина не последовало ничего похожего на протест против оккупации Германией Югославии.

В конце апреля без всяких консультаций с Советским правительством немецкие войска были введены в Финляндию. Единственной реакцией советской стороны на этот шаг была публикация сообщения корреспондента "Правды" из Таллина, в котором говорилось, что, "по полученным здесь достоверным сведениям, 26 апреля в финляндский порт Або (Турку) прибыли 4 германских транспортных парохода, с которых выгрузились немецкие войска в количестве около 12 тысяч человек с вооружением, танками, артиллерией и т. д."[20].

Даже в этих условиях Сталин не прекращал попыток доказать Гитлеру свою "добрую волю" и лояльность по отношению к Германии. В стремлении умиротворить Гитлера он зашёл так далеко, что разорвал дипломатические отношения СССР с эмигрантскими правительствами Бельгии, Югославии, Норвегии и Греции под тем предлогом, что эти страны ввиду их оккупации Германией утратили свой суверенитет[21].

Единственное, на что решился Сталин без консультаций с Германией, - это подписать 13 апреля 1941 г. пакт о нейтралитете между Советским Союзом и Японией. Переговоры о заключении этого пакта велись Молотовым с японским послом на всём протяжении 1940 года, причём при этих переговорах Молотов выдвигал следующее соображение: заключая договор с СССР, Япония получит серьёзные выгоды, поскольку "она улучшает свои позиции на Севере для того, чтобы развить активные действия на Юге"[22]. Иными словами, Молотов прямо толкал Японию на агрессивные действия против США и на захват британских, французских и голландских колоний в Юго-Восточной Азии.

Во время отъезда из Москвы министра иностранных дел Японии Мацуоки, подписавшего пакт, Сталин и Молотов внезапно появились на вокзале. Как вспоминал Молотов, "этого не ожидал никто, потому что Сталин никогда никого не встречал и не провожал. Японцы, да и немцы, были потрясены. Поезд задержали на час. Мы со Сталиным крепко напоили Мацуоку и чуть ли не внесли его в вагон"[23]. Затем Сталин стал выказывать подчеркнутые знаки внимания присутствовавшим на вокзале Шуленбургу и заместителю военного атташе Германии в СССР Кребсу, заявив им: "Мы должны остаться друзьями, и для этого вы теперь всё должны сделать". Геббельс прокомментировал в своём дневнике этот эпизод следующим образом: "Сталин и Молотов провожают Мацуоку на вокзале. Сталин обнимает германского военного атташе и при этом заявляет: Россия и Германия будут вместе идти к одной цели. Это великолепно и в настоящий момент должно быть отлично использовано нами! Мы уж постараемся с соответствующей силой звука донести об этом до всеобщего сведения. Как хорошо обладать силой! Сталин явно не имел охоты познакомиться с германскими танками"[24].

Спустя несколько дней Геббельс столь же саркастически комментировал в дневнике статью, накануне появившуюся в "Правде": "Ничего против Германии там не имеют. Москва, говорится в статье, хочет мира и т. п. Значит, Сталин почуял, что уже запахло жареным, и машет оливковой ветвью мира. Русская карта больше не бьёт"[25].

Как бы для того, чтобы продемонстрировать Гитлеру свою слабость и нежелание портить с ним отношения, Сталин отверг предложения военных о пресечении резко участившихся облетов немецкой авиацией советской территории и распорядился оставлять без внимания вопиющие факты нарушения германскими солдатами советской границы. Даже в случае убийства немцами советских пограничников дело ограничивалось устными протестами советского посольства в Берлине заместителю Риббентропа Вейцзекеру[26].

По линии ГРУ доклады о подготовке Германии к войне с СССР поступали с начала января из Берлина, Бухареста, Парижа, Белграда. 29 декабря было сообщено о подписании Гитлером директивы "Барбаросса"[27].

Сталин требовал неуклонного обеспечения бесперебойности советских поставок Германии. Советская сторона неуклонно выполняла все ранее взятые на себя обязательства по товарным поставкам, несмотря на откровенный саботаж ответных поставок немецкими фирмами.

В апреле было заключено дополнительное соглашение между СССР и Германией о расширении поставок из СССР нефтепродуктов, цветных металлов, зерна, хлопка. Был значительно облегчён транзит через территорию СССР каучука и других стратегических материалов, закупавшихся Германией в странах Дальнего Востока. Последний советский эшелон с нефтью, марганцем, зерном пересёк германскую границу за час до вторжения немецких войск в СССР.

В результате перемен, принесённых второй мировой войной, и в частности "мирных" захватов Советским Союзом чужих территорий, стратегическое положение СССР не улучшилось, а ухудшилось. Если к моменту заключения советско-германского пакта границы СССР и Германии не соприкасались ни в одном пункте, то к июню 1941 года возникла общая граница с Германией и её союзниками протяженностью около 5 тыс. км, где в каждом пункте Советский Союз был открыт для нападения.

Существенно увеличился за этот период людской и ресурсный потенциал Германии. К июню 1941 года собственно Германия занимала территорию с населением 117 млн человек, а под её пятой находилась территория с населением более 350 млн человек[28].

В оккупированных странах до 1941 года гитлеровцы захватили имущество на сумму, вдвое превышавшую национальный доход Германии[29]. В первую очередь из захваченных стран оккупационные власти вывозили в Германию стратегическое сырьё и материалы, нефтепродукты и транспортные средства, а также огромное количество сельскохозяйственной продукции.

Наряду с вывозом сырья, оборудования и продовольствия Германия использовала производственные мощности оккупированных стран для выпуска различных видов вооружения и другой продукции, необходимой для войны. В первой половине 1941 года по заказам вермахта в этих странах работало около 2 тыс. промышленных предприятий, что позволило, в частности, вдвое увеличить производство танков по сравнению с сентябрем 1939 года и довести станочный парк до размеров, в три раза больших, чем у Советского Союза[30].

На смену призываемым в армию немецким рабочим в Германию насильственно ввозились из оккупированных стран иностранные рабочие, численность которых достигла в мае 1941 года 3,1 млн человек.

Единственное, в чём Сталин продемонстрировал накануне войны свою "смелость", - это в попытках переориентации внутриполитической пропаганды, преимущественно устной. Тон этому был задан им самим в выступлениях 5 мая 1941 года перед выпускниками военных академий. Официальной стенограммы этих выступлений до сих пор не найдено (помимо хранящейся в архивах Сталина неправленой записи), и о содержании его речей можно получить представление лишь по записям некоторых участников встречи и по свидетельствам, полученным немецкими спецслужбами от отдельных лиц, присутствовавших на встрече и захваченных в плен во время войны.

В выступлении на торжественном приёме Сталин дал оценку характера войны, коренным образом отличающуюся от той, которая давалась до того времени им самим и советской пропагандой в целом. Заявив о своём желании изложить "точку зрения нашей партии и правительства" на последние международные события, он сказал: "Германия начинала войну и шла в первый период под лозунгами освобождения от гнёта Версальского мира. Этот (период) был популярен, встречал поддержку и сочувствие всех обиженных Версалем... Сейчас германская армия... сменила лозунги освобождения от Версаля на захватнические. Германская армия не будет иметь успеха под лозунгами захватнической, завоевательной войны[31]. Сейчас Германия ведёт агрессивную войну за мировое господство, за порабощение других народов... Всё это представляет реальную угрозу для всех государств и народов, в том числе для Советского государства и его народов... Германия ведёт несправедливую империалистическую войну с целью захвата территории других стран и порабощения их народов. Эти народы оккупированных стран поднимаются на борьбу за своё освобождение, за восстановление свободы и независимости своих стран. Война против Германии неизбежно перерастает в победоносную народно-освободительную войну". Исходя из этих посылок, Сталин призвал активно готовиться к войне СССР против Германии. При этом он коснулся уроков советско-финской войны, заявив, что "уроки этой войны очень суровые. Надо признать, что они показали: Красная Армия не подготовлена к ведению современной войны"[32].

Сталин в мажорных тонах заявил, что за последние 3-4 года Красная Армия перестроена и вооружена современной военной техникой[33]. Вместе с тем, не утруждая себя доказательствами, он утверждал об ослаблении материальной и моральной мощи германских войск. "Значительная часть германской армии теряет свой пыл, имевшийся в начале войны. Кроме того, (в германской армии) появилось хвастовство, самодовольство, зазнайство. Военная мысль не идёт вперёд, военная техника отстает не только от нашей, но Германию в отношении авиации начинает обгонять Америка. В смысле дальнейшего военного роста Германия потеряла вкус к дальнейшему улучшению военной техники"[34].

В заключение этих рассуждений, разительно противоречащих действительному положению дел, Сталин повторил, что "в вооружении германской армии нет ничего особенного. Сейчас такое вооружение имеют многие армии, в том числе и наша. А наши самолёты даже лучше немецких. Да к тому же у немцев стало головокружение от успехов. У них военная техника уже не двигается вперёд"[35].

Эти мысли Сталин развил на банкете, последовавшем вслед за официальным приёмом. Когда один подвыпивший генерал-майор танковых войск произнёс привычный тост "за мирную сталинскую внешнюю политику", Сталин был очень недоволен. "Разрешите внести поправку... - произнёс он. - Мы до поры, до времени проводили линию на оборону - до тех пор, пока не перевооружили нашу армию, не снабдили армию современными средствами борьбы. А теперь, когда мы нашу армию реконструировали, снабдили техникой для современного боя, когда мы стали сильны - теперь надо перейти от обороны к наступлению"[36].

Вслед за Сталиным аналогичные мысли были высказаны и его "ближайшими соратниками", в основном на всякого рода закрытых совещаниях и собраниях. На заседании Главного военного совета в июне 1941 года Жданов говорил: "Мы стали сильнее, можем ставить и более активные задачи. Войны с Польшей и Финляндией не были войнами оборонительными. Мы уже вступили на путь наступательной политики"[37].

Щербаков в докладе "О текущих задачах пропаганды", произнесённом за месяц до нападения Германии на СССР, убеждал слушателей, что на почве хвастовства и самодовольства, получивших распространение в правящих кругах Германии, военная мощь Германии уже не идёт, как прежде, вперёд. Германская армия потеряла вкус к дальнейшему улучшению военной техники. Если в начале войны... Германия обладала новейшей военной техникой, то сейчас развитие идёт в обратном направлении, и военно-техническое преимущество Германии постепенно уменьшается". Все эти утверждения являлись выдумками Щербакова, способными только дезориентировать пропагандистов, а затем и их слушателей.

Особенно нелепой была речь Калинина о международном положении на партийно-комсомольском собрании работников аппарата Президиума Верховного Совета СССР. Калинин признал, что советско-германский пакт "был неожиданностью для очень многих, во всяком случае, он был неожиданностью для населения и даже казался принципиально противоречащим нашей линии: как же это так - заключать пакт с таким явным врагом, с фашизмом?" Однако, по словам Калинина, сталинская "мудрость" проявилась в том, что благодаря пакту "удалось расширить зону коммунизма и сделать это сравнительно с маленькими расходами средств".

Калинин посетовал на поведение Франции и Англии, чья "бездеятельность граничит с преступностью... Если бы это было у нас, то это так бы и квалифицировалось - преступная неподготовленность к войне" (однако после нападения Германии на СССР, обнаружившего такую "преступную неподготовленность" со стороны Советского Союза, никто в советской пропаганде таких квалификаций не давал. - В. Р.). Вместе с тем Калинин с одобрением указал, что "теперь, когда Германия ведёт завоевательную войну", многие люди в СССР "с удовольствием" встречают известия об успехах англичан, внутренне сочувствуют тому, чтобы немцы были биты".

Наиболее примечательным пассажем в речи Калинина было его утверждение: "Мы не защитники войны, но если нас заденут, то мы только это и ждали (смех, аплодисменты)... Армия должна думать: чем скорее драка, тем лучше (бурные аплодисменты)"[38].

В последние годы некоторые российские исследователи принимают эти безответственные заявления кремлёвских "вождей" и возню в пропагандистских канцеляриях по "перестройке" идеологической работы в духе тезиса о "наступательной войне" за выражение готовности сталинской клики начать в ближайшем времени такую войну, упредив Гитлера. Доказательству этого тезиса посвящена монография молодого историка В. А. Невежина "Синдром наступательной войны" (М., 1997). (Я не буду касаться вызывающих лишь чувство брезгливости псевдоисторических работ перебежчика Резуна-Суворова о превентивном характере нападения Гитлера на СССР - в ответ на якобы имевшийся у Сталина замысел напасть на Германию в июле 1941 года.) В действительности даже в печатной пропаганде в мае-июне не произошло каких-либо изменений, направленных на психологическую подготовку советского народа к близкой войне с Германией. Соответствующие высказывания встречались только в устных выступлениях отдельных докладчиков и лекторов.

Что же касается действительного приведения армии в боевую готовность к надвигавшейся войне, то здесь вплоть до ночи на 22 июня всё оставалось без изменений. Чтобы эффективно противостоять врагу, изготовившемуся для наступления, необходимо было уже в мае-июне провести всеобщую мобилизацию, сосредоточить в западных военных округах мощную группировку войск, по численности превосходящую противника, привести войска в полную боевую готовность и разработать детальные планы наступления. Ни одна из этих задач не была решена. Когда в середине мая генштаб разработал план стратегического упреждения, Сталин не утвердил его и категорически отверг идею упреждающего удара. Когда же Тимошенко и Жуков напомнили его высказывания 5 мая, Сталин ответил: "Я так сказал это, чтобы... они думали о победе, а не о непобедимости немецкой армии, о чём трубят газеты всего мира"[39]. После этого Сталин предостерёг высших военачальников: "Если вы там на границе будете дразнить немцев, двигать войска без нашего разрешения, тогда имейте в виду, что головы полетят"[40].

Изучение имевшихся к началу войны приказов и планов от генштаба до корпуса и дивизии показало, что никаких задач наступательного порядка войскам западных округов не ставилось, а в то же время предусматривалась оборона - в стратегическом масштабе до дальних подступов к Москве. Ни в каких планах не предусматривалось требование переноса военных действий на территорию противника. На случай вынужденного отхода Красной Армии разрабатывались планы эвакуации промышленных предприятий и правительственных учреждений, военного и государственного имущества[41].

Сталин продолжал игнорировать агентурные донесения НКВД и военной разведки, хотя в них сообщалось даже о назначении начальников военизированных управлений будущих округов оккупированной территории Советского Союза[42]. Проигнорированы были и предупреждения глав правительств ряда государств, включая несколько упорных заявлений тогдашнего союзника СССР Чан Кай Ши о грядущем нападении Германии, в которых называлась даже дата нападения - 21 июня[43].

С 12 апреля по 21 июня один лишь заместитель наркома внутренних дел по пограничным войскам И. И. Масленников направил Сталину, Молотову, Тимошенко, Жукову, Вышинскому (последнему - для проведения переговоров по дипломатическим каналам) свыше 14 докладных записок об ускоренных темпах передислокации немецких войск к границам СССР, о налаживании немцами связи для прослушивания телефонных переговоров, многочисленных случаях задержания нарушителей границы, в том числе заброски в СССР германских разведывательных агентов и групп, снабженных портативными приёмно-передающими радиостанциями, оружием и гранатами. При задержании нарушителей на границе с Германией в связи с оказанием ими вооружённого сопротивления было убито 36 и ранено 25 нарушителей[44].

Новые архивные документы свидетельствуют о многочисленных донесениях агентуры о концентрации немецких войск на оккупированной нацистами польской территории и их движении в направлении советской границы, о строительстве укреплений и огневых точек, устройстве окопов и установлении мин, о секретных фортификационных работах, о строительстве военных аэродромов и укреплений вдоль всей советской границы.

Сообщалось, что "немецкие солдаты и офицеры ведут агитацию среди местного украинского населения о необходимости вступления украинцев в германскую армию для борьбы за создание "Самостийной Украины". По сёлам... разъезжают и агитаторы из числа украинских националистов, которые проводят активную работу по созданию украинских национальных организаций под лозунгом борьбы с Советским Союзом, за создание "Самостийной Украины". Немцами формируются украинские националистические полки"[45].

С каждым месяцем увеличивалось число залётов немецкой разведывательной авиации над территорией СССР. С 28 сентября 1939 по 16 октября 1940 г. со стороны Германии нарушили нашу границу 120 самолётов, с 16 октября по 10 июня 1941 г. - 185 самолётов, в том числе за май и десять дней июня - 91 самолёт[46]. Глубина нарушений советской воздушной границы достигала 200 километров. 15 апреля в районе г. Ровно истребителями Красной Армии был приземлён германский военный самолёт, у экипажа которого была обнаружена карта Черниговской области, аэрофотосъёмочные принадлежности и заснятая плёнка[47].

С 18 по 21 июня 1941 г. произошло 84 нарушения советской воздушной границы, в том числе румынскими, венгерскими, финскими самолётами[48].

Наконец, Сталин счёл дезинформацией беспрецедентное в истории дипломатических отношений событие - конфиденциальное раскрытие германским послом государственной тайны советским дипломатам. В изложении Микояна это событие выглядело следующим образом: "Когда незадолго до войны в Москву из Берлина на несколько дней приехал наш посол Деканозов, германский посол Шуленбург пригласил его на обед в посольство... Шуленбург сказал: "Господин посол, может, этого ещё не было в истории дипломатии, поскольку я собираюсь Вам сообщить государственную тайну номер один: передайте господину Молотову, а он - надеюсь, проинформирует господина Сталина, что Гитлер принял решение 22 июня начать войну против СССР. Вы спросите, почему я это делаю. Я воспитан в духе Бисмарка, а он всегда был противником войны с Россией" (примерно такая же версия данной беседы излагается в воспоминаниях Г. Хильгера[49]. - В. Р.). В тот же день Сталин собрал членов Политбюро и, рассказав о сообщении Шуленбурга, заявил: "Будем считать, что дезинформация пошла уже на уровне послов"[50].

Конечно, германские власти предпринимали маскировочные усилия, чтобы скрыть масштабы сосредоточения своих войск на советско-германской границе и их подготовку к вторжению в СССР. Однако в успех этих усилий не верили даже сами гитлеровские главари, о чём свидетельствует дневниковая запись Геббельса от 20 апреля: "Получено сообщение агентства Трансоцеан; в нём содержатся наши глубочайшие военные и дипломатические тайны... Итак, наша маскировка (против России) немногого стоит. Сталин уже будет знать всё"[51].

Сталин действительно "знал всё" о военных приготовлениях Германии, но упрямо не желал верить сообщениям об этом. Приноравливавшийся к его настроениям Берия нашёл выход в том, в чём всегда находила выражение отмеченная ещё Лениным нелояльность и капризность Сталина - в репрессиях против тех, кто, подчиняясь своему долгу, передавал неугодную Сталину информацию, точно сигнализируя о нависшей над страной опасности. 21 июня Берия направил докладную записку Сталину, в которой говорилось: "Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня "дезой" о якобы готовящемся Гитлером нападении на СССР. Он сообщил, что это "нападение" начнётся завтра... То же радировал и генерал-майор В. И. Тупиков, военный атташе в Берлине. Этот тупой генерал утверждает, что три группы армий вермахта будут наступать на Москву, Ленинград и Киев, ссылаясь на свою берлинскую агентуру"[52]. "Начальник разведуправления, где ещё недавно действовала банда Берзина, генерал-лейтенант Ф. И. Голиков жалуется на Деканозова и на своего подполковника Новобранца, который тоже врёт, будто Гитлер сосредоточил 170 дивизий против нас на нашей западной границе... Но я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твёрдо помним Ваше мудрое предначертание: в 1941 г. Гитлер на нас не нападёт!"[53]. В тот же день Берия поставил следующую резолюцию на папке с донесениями, предупреждающими о нападении Германии: "В последнее время многие работники поддаются на наглые провокации и сеют панику. Секретных сотрудников "Ястреба", "Кармен", "Верного" за систематическую дезинформацию стереть в лагерную пыль, как пособников международных провокаторов, желающих поссорить нас с Германией"[54].

В ряде исторических работ бытует версия о том, что Сталин стремился оттянуть войну путём переговоров с Гитлером, в ходе которых последний должен был предъявить новые требования Советскому Союзу. В основе этой версии лежат распространявшиеся германскими дезинформационными службами и широко циркулировавшие во всём мире в мае-июне 1941 года слухи о стремлении Гитлера вынудить Сталина пойти на далеко идущие уступки Германии и о предстоящем новом советско-германском соглашении, основанном на этих уступках. Печально известное "Сообщение ТАСС" от 14 июня также создавало впечатление о том, что Москва готова к переговорам с немцами об их возможных претензиях к СССР и лишь ждёт, когда Германия выступит с соответствующим дипломатическим демаршем.

В донесениях Шуленбурга в МИД от 9, 12 и 24 мая высказывалось предположение о том, что смена Молотова Сталиным на посту председателя Совета Народных Комиссаров вызвана стремлением исправить "недавние ошибки во внешней политике, которые привели к охлаждению сердечных германо-советских отношений, для создания и сохранения которых Сталин постоянно прилагал усилия, в то время как Молотов по собственной инициативе часто тратил время на упрямое обсуждение второстепенных вопросов". К этому Шуленбург прибавлял, что Сталин сумеет "использовать своё новое положение для того, чтобы принять личное участие в поддержании и развитии добрых отношений между Советским Союзом и Германией", изменить "нынешнюю внешнюю политику, которая привела к ухудшению отношений с Германией" и "избежать конфликта с Германией, что демонстрируется поведением Советского правительства на протяжении последних нескольких недель, тоном советской прессы, которая освещает события, касающиеся Германии, а также соблюдением торгового соглашения, заключённого СССР с Германией"[55].

Конечно, противопоставление Шуленбургом "курса Сталина" "курсу Молотова" было лишено каких бы то ни было оснований. Молотов был всегда лишь покорным исполнителем замыслов Сталина и не предъявлял никаких претензий на проведение самостоятельной линии во внешней политике. Вместе с тем представляется близким к истине предположение Шуленбурга, что назначение 6 мая Сталина на высший правительственный пост мотивировалось его стремлением вступить в личные переговоры с Гитлером на "законных", "конституционных" основаниях. Учитывая это, дезинформаторы Геббельса и Риббентропа распространяли по всему миру слухи о предстоящей встрече Сталина с Гитлером, причём германской печати был отдан строгий приказ не сообщать об этих слухах и никак не комментировать их[56].

Что же касается зондирования Советским Союзом вопроса об "уступках" германским требованиям, то российский историк Вишлёв, изучая германские дипломатические архивы, установил: в фондах этих архивов не содержится никаких документов, исходящих от Советского правительства, в которых немцам делались бы предложения об уступках политического, военного, экономического, территориального характера либо намекалось бы на готовность СССР к таким уступкам[57]. Правда, между 18 и 20 июня советское руководство обратилось в Берлин с просьбой принять Молотова, но, как свидетельствует запись в дневнике Геббельса, оно "получило решительный отказ. Наивное предложение. Этим надо было заниматься полгода назад"[58]. Лишь в ночь на 22 июня в советское посольство в Берлине поступила из Москвы телеграмма, предписывавшая послу безотлагательно встретиться с Риббентропом и сообщить ему о желании Советского правительства вступить в переговоры с высшим руководством рейха, чтобы "выслушать возможные претензии Германии". Как справедливо пишет тогдашний первый секретарь посольства в Германии В. Бережков, "фактически это был намёк на то, что советская сторона не только выслушает, но и удовлетворит германские требования"[59].

Хорошо осведомлённый о советско-германских отношениях Хильгер в своих воспоминаниях писал: "После побед Гитлера на Балканах Сталин не упускал никаких средств, чтобы сохранить у Гитлера хорошее к себе отношение, давал ему одно за другим новые доказательства своей доброй воли. Но на Гитлера эта политика умиротворения впечатления не произвела. Напротив, продолжающиеся усилия Сталина избежать конфликта он рассматривал как доказательство его слабости и страха перед военным столкновением с Германией"[60].

С удовлетворением были восприняты в Берлине и нелепые военно-стратегические меры вконец растерявшегося советского руководства - концентрация в приграничных районах крупных военных сил, не приводимых в состояние повышенной боевой готовности. По этому поводу Геббельс записал 16 июня в дневнике: "Русские сосредоточились прямо у границы - лучшего просто нельзя было и ожидать. Будь они рассеяны шире, то представляли бы большую опасность. У них в распоряжении 180-200 дивизий". По этому скоплению "мы и ударим из 10 тыс. стволов... Это будет удар величайшей силы. Такой, какого, пожалуй, ещё не было в истории"[61].

В самый канун войны, когда вся мировая печать писала о скором нападении Германии на СССР, Сталин неоднократно отвергал предложения Наркомата обороны и Генерального штаба об осуществлении заблаговременного разворачивания вооружённых сил и приведении их в готовность к отражению агрессии.

Характеризуя действия Сталина в период, непосредственно предшествовавший войне, известный советский историк и публицист Эрнст Генри (Б. И. Ростовский) писал: "Сталин накануне войны совершенно запутался, никого не слушал, никому не верил, только себе. И в решающий момент оказался банкротом... Выяснилось, что его рукой водил Гитлер. Несмотря на гигантский информационный и агентурный аппарат, который был в его распоряжении, аппарат, прекрасно сработавший в этот момент, несмотря на то, что его осведомителем оказался сам германский посол - неслыханный случай в дипломатической истории! - он был слеп как крот. Почему? Ответ перед глазами: Сталин думал, что Гитлер ведёт с ним игру, которая была привычна ему самому, в которой он всегда видел подлинное содержание всей политики - игру в обман и шантажирование другого. Он хотел сыграть с Гитлером, как до этого играл со своими противниками в большевистской партии. А Гитлер уже двигал танки к советской границе. Для фюрера речь шла уже не о том, чтобы обманывать и шантажировать, а о том, чтобы бить и бить".

Отмечая, что главным интеллектуальным качеством Сталина была хитрость, Ростовский писал, что "как раз хитрость часто мешает быть умным. Человек, который видит вокруг себя только то, что в нём самом, только хитрость, очень часто слеп, каким и оказался Сталин накануне войны. Не Макиавелли и не Борджиа он был, а потерявший голову политик, хитрец, которого перехитрили, игрок, которого переиграли. У этого человека под руками был невиданный репрессивный аппарат, в его абсолютном подчинении - 170-миллионный героический народ, но Сталин неспособен был к настоящему глубокому политическому анализу, в этом отношении он был второго сорта, и в критический момент он провалился"[62].

В мемуарах Хрущёв передавал рассказ Берии о том, как Сталин встретил начало войны. "Сначала он не хотел в это поверить и цеплялся за надежду, что это провокация, приказывал даже не открывать огня, надеялся на чудо, пытался спрятаться за собственные иллюзии. Затем военные доказали ему, что прятаться поздно, и ему пришлось поверить, что действительно началась война с Германией. Ему стали докладывать о победоносном продвижении гитлеровских войск. Тут-то открыто проявилось то, что он скрывал от всех, - его панический страх перед Гитлером. Сталин выглядел старым, пришибленным, растерянным. Членам Политбюро... он сказал: "Всё, чего добился Ленин и что он нам оставил, мы про... Всё погибло". И, ничего не добавив, вышел из кабинета, уехал к себе на дачу, а потом некоторое время никого не принимал... Тогда члены Политбюро поехали вслед за ним и стали убеждать его, что ещё не всё потеряно, что у нас большая страна, мы можем собраться с силами и дать отпор врагу. Только после этого Сталин вернулся в Кремль и снова приступил к работе"[63]. Этот рассказ подтверждается словами Молотова в беседе с Чуевым: "Поехали в Наркомат обороны Сталин, Берия, Маленков и я... Это было на второй или третий день (войны). Он сказал: "Прос...ли"[64].

Мир был ввергнут во вторую мировую войну. Вооружённая борьба развернулась на территории 40 стран. Формально нейтральными оставались только 6 государств. В войну вступило 72 государства с населением 1 млрд 700 млн человек, т. е. около 80% землян в то время. В армии и флоты было мобилизовано 110 млн человек.

Если во всех войнах XVII века погибло 3 млн человек, XVIII века - 5,5 млн, XIX века - 16 млн человек, то за шесть лет второй мировой войны смерть унесла примерно 55 млн человеческих жизней, в том числе 17 млн - на фронтах. Приблизительно 35 млн человек были ранены и почти 25 млн из них остались на всю жизнь инвалидами[65].


ПРИМЕЧАНИЯ

[*] Так до 1944 г. назывался г. Тернополь.<<

[1] История второй мировой войны. 1939-1945. Т. 3. М. 1974. С. 231; Вопросы истории. 1997. № 2. С. 5.<<

[2] Откровения и признания. С. 108.<<

[3] Вопросы истории. 1997. № 2. С. 12.<<

[4] Вопросы истории. 1990. № 8. С. 59.<<

[5] Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 1. С. 630.<<

[6] Вопросы истории. 1990. № 8. С. 60.<<

[7] Вопросы истории. 1992. № 2-3. С. 77.<<

[8] Карпов В. Маршал Жуков. Опала. М., 1994. С. 373.<<

[9] Вопросы истории. 1990. № 8. С. 71.<<

[10] Берия: конец карьеры. М., 1991. С. 238-239.<<

[11] Канун и начало войны. С. 316.<<

[12] Карпов В. Маршал Жуков. Опала. С. 369-370.<<

[13] Симонов К. Глазами человека моего поколения. М., 1988. С. 300.<<

[14] Цит. по: Буллок А. Гитлер и Сталин. Жизнь и власть. С. 343.<<

[15] Цит. по: Канун и начало войны. Документы и материалы. С. 325.<<

[16] Правда. 1941. 13 января.<<

[17] Откровения и признания. С. 234.<<

[18] Гиренко Ю. Сталин-Тито. С. 86-87.<<

[19] Советско-нацистские отношения. С. 305-307.<<

[20] Правда. 1941. 30 апреля.<<

[21] Документы внешней политики. Т. XXIII. Кн. 2. С. 661-662, 714.<<

[22] Цит. по: Сиполс В. Тайны дипломатические. Канун Великой Отечественной. М., 1997. С. 309.<<

[23] Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 30.<<

[24] Откровения и признания. С. 239.<<

[25] Там же. С. 240.<<

[26] Бережков В. Как я стал переводчиком Сталина. С. 59.<<

[27] Треппер Л. Большая игра. С. 122-123.<<

[28] Некрич А. 1941. 22 июня. Изд. 2. С. 142.<<

[29] История второй мировой войны. 1939-1945. Т. 3. С. 282.<<

[30] Там же. С. 287-288.<<

[31] Исторический архив. 1995. № 2. С. 26.<<

[32] Нева. 1993. № 7. С. 283.<<

[33] Исторический архив. 1995. № 2. С. 26.<<

[34] Там же. С. 29.<<

[35] Источник. 1997. № 5. С. 116.<<

[36] Исторический архив. 1995. № 2. С. 30.<<

[37] Вопросы истории. 1990. № 9. С. 61-62.<<

[38] Некрич А. 1941. 22 июня. Изд. 2-е. С. 129-131.<<

[39] Военно-исторический журнал. 1995. № 3. С. 41.<<

[40] Новое время. 1991. № 19. С. 40.<<

[41] Новая и новейшая история. 1997. № 5. С. 115-116.<<

[42] Справка КГБ "О разведывательной деятельности органов госбезопасности накануне нападения Германии на Советский Союз". - Известия ЦК КПСС. 1990. № 4. С. 221.<<

[43] Свободная мысль. 1995. № 2. С. 24.<<

[44] Исторический архив. 1995. № 2. С. 15.<<

[45] Новая и новейшая история. 1997. № 4. С. 97.<<

[46] Там же. С. 103.<<

[47] Там же. С. 103-104.<<

[48] Исторический архив. 1995. № 2. С. 16-21.<<

[49] Откровения и признания. С. 82.<<

[50] Правда. 1989. 22 июня.<<

[51] Откровения и признания. С. 240.<<

[52] Карпов В. Маршал Жуков. С. 210.<<

[53] Горчаков О. Haкануне, или Трагедия Кассандры. - Горизонт. 1988. № 7. С. 62.<<

[54] Карпов В. Mapшал Жуков. С. 211.<<

[55] Советско-нацистские отношения. С. 323-325, 331.<<

[56] Вишлёв О. Почему же Сталин медлил в 1941 г. (Из германских архивов). - Новая и новейшая история. 1992. № 2. С. 85, 88-90.<<

[57] Вишлёв О. Была ли в СССР оппозиция "германской политике" Сталина накануне 22 июня 1941 года. По документам германских архивов. - Новая и новейшая история. 1994. № 4-5. С. 253.<<

[58] Новая и новейшая история. 1992. № 2. С. 86.<<

[59] Бережков В. Как я стал переводчиком Сталина. С. 62.<<

[60] Откровения и признания. С. 78.<<

[61] Цит. по: Вишлёв О. Почему медлил И. В. Сталин в 1941 г.? (Из германских архивов). - Новая и новейшая история. 1992. № 1. С. 97-98.<<

[62] Дружба народов. 1988. № 3. С. 236.<<

[63] Вопросы истории. 1992. № 2-3. С. 77.<<

[64] Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 52.<<

[65] Военно-исторический журнал. 1988. № 12. С. 51.<<


Часть III. Глава I


Используются технологии uCoz