27 сентября, т. е. за день до капитуляции Польши, в Москву прибыл Риббентроп. На следующий день был подписан "Договор о дружбе и границе между СССР и Германией". В статье 1 договора указывалось, что правительства СССР и Германии "устанавливают в качестве границы между обоюдными государственными интересами на территории бывшего Польского государства линию, которая нанесена на прилагаемую при сем карту и более подробно будет описана в дополнительном протоколе". Эту линию, означавшую по сути новую государственную границу между СССР и Германией, провёл на карте Сталин, поставив рядом свою подпись. Вслед за этим в знак согласия расписался на карте и Риббентроп. Карта раздела Польши появилась вместе с текстом договора на страницах советских газет (разумеется, без подписей Сталина и Риббентропа)[1].
По инициативе советской стороны были внесены некоторые территориальные изменения "сфер влияния" по сравнению с секретным протоколом, подписанным 23 августа. Главное из них касалось Литвы, рассматривавшейся в этом протоколе как сфера интересов Германии. Ещё 20 сентября был подготовлен проект "договора о защите между Германским рейхом и Литовской республикой", в котором говорилось: "1. Не в ущерб своей самостоятельности Литва становится под защиту Германского рейха. 2. Для осуществления этой защиты Германия и Литва заключают между собой военную конвенцию"[2]. Однако при обсуждении договора о дружбе и границе Сталин высказал желание включить территорию Литвы в сферу государственных интересов СССР, взамен предложив включить в сферу германских интересов, т. е., попросту говоря, передать Германии, территории Люблинского и части Варшавского воеводств. Это предложение, принятое германской стороной, нашло отражение в первом секретном дополнительном протоколе к договору о дружбе и границе, где указывалось, что территория Литовского государства (за исключением её небольшой части, отходящей к Германии) включается в сферу интересов СССР и на ней должны быть проведены "особые меры для охраны интересов СССР".
От небольшого куска Литвы, оставшегося у Германии, последняя после долгих переговоров отказалась в обмен на денежную компенсацию со стороны СССР в размере 7,5 миллиона золотых долларов, или 31,5 миллиона германских марок, что было закреплено в специальном протоколе, подписанном Молотовым и Шуленбургом 10 января 1941 года[3].
В договоре указывалось, что новая граница признаётся окончательной и каждая из договаривающихся сторон производит "в своей зоне" "необходимое государственное переустройство". Причём оба правительства рассматривают это переустройство "исключительно как свою задачу", как "надёжный фундамент для дальнейшего развития дружественных отношений между своими народами"[4]. Таким образом, в договоре о дружбе и границе не было сказано ни слова о праве польского народа на самостоятельное государственное существование, а "государственное переустройство" на территории бывшего Польского государства рассматривалось исключительно с точки зрения интересов СССР и Германии.
Как вспоминал Риббентроп во время своего второго визита в Москву, который продолжался 3 дня, он "нашёл у Сталина и Молотова ярко выраженный, почти дружеский приём... Когда я стал зондировать возможность более тесного союза, Сталин отвечал: "Я никогда не допущу ослабления Германии!"[5].
Второй визит Риббентропа прошёл в значительно более тёплой обстановке, чем первый. На сей раз состоялось несколько торжественных церемоний. В Большом театре в честь немецкой делегации был дан балет "Лебединое озеро". На банкете, устроенном в честь Риббентропа, присутствовали не только Сталин и Молотов, как в августе 1939 года, а все члены Политбюро. Советник германского посольства Г. Хильгер рассказывал, что "Сталин был в весьма хорошем расположении духа, и Риббентроп позже не раз повторял: "Я чувствовал себя в Кремле так хорошо, словно находился среди старых национал-социалистических партайгеноссен" (товарищей по партии)[6]. От проницательного взгляда Хильгера не ускользнул и характер общения Сталина со своими "соратниками". "Я и сейчас очень чётко вспоминаю, - писал он, - о той подобострастной манере, с какой народные комиссары, словно школьники, вскакивали со своих мест, лишь только Сталин изволил адресовать им вопросы. На всех беседах, на которых присутствовал Сталин, Молотов был единственным, кроме Ворошилова, кто говорил со Сталиным как с товарищем. И всё-таки обращало на себя внимание то, как глядел он на Сталина, как счастлив был служить ему"[7].
Вспоминая о том же банкете, Молотов рассказывал Чуеву: "Мне приходилось поднимать тост за Гитлера как руководителя Германии... Они поднимали тост за Сталина, я - за Гитлера. В узком кругу. Это же дипломатия". Когда же Молотов предоставил слово Сталину, тот неожиданно предложил тост "за нашего наркома сообщения Лазаря Кагановича", который сидел через кресло от Риббентропа. "И Риббентропу пришлось выпить за меня!" - рассказывал Каганович Чуеву, умилённо говоря о Сталине, заставившем нацистских бонз выпить тост за здоровье еврея, допущенного к торжественному столу[8].
В дневниковой записи от 5 октября Розенберг отмечал, что особенное впечатление на него произвёл рассказ Риббентропа о том, что на банкете "Сталин произнёс здравицу не только в честь фюрера, но и в честь Гиммлера как гаранта порядка в Германии. Гиммлер уничтожал коммунистов, то есть тех, кто верил в Сталина, - с изумлением писал Розенберг, - а тот - причём без всякой необходимости - провозглашает "хох" истребителю тех, кто ему верит! Он - великий человек, говорили Риббентроп и его окружение"[9].
Перед отъездом из Москвы Риббентроп сделал следующее заявление сотруднику ТАСС: "1. Германо-советская дружба теперь установлена окончательно. 2. Обе страны никогда не допустят вмешательства третьих держав в восточно-европейские вопросы. 3. Оба государства желают, чтобы мир был восстановлен и чтобы Англия и Франция прекратили абсолютно бессмысленную и бесперспективную борьбу против Германии. 4. Если, однако, в этих странах возьмут верх поджигатели войны, то Германия и СССР будут знать, как ответить на это".
Отметив, что на переговорах было подписано совместное советско-германское заявление и достигнуто соглашение об "обширной экономической программе, которое принесёт выгоду обеим державам", Риббентроп завершил своё обращение следующими словами: "Переговоры происходили в особенно дружественной и великолепной атмосфере. Однако прежде всего я хотел бы отметить исключительно сердечный приём, оказанный мне Советским правительством, и в особенности гг. Сталиным и Молотовым"[10].
В течение последующих месяцев германская пресса широко комментировала итоги переговоров с советскими руководителями, щедро расточая славословия, адресованные персонально Сталину как инициатору сближения Германии и СССР. В статье газеты "Фрейхейтскампф", опубликованной 22 декабря 1939 года, говорилось: "Это Сталин, ставший после смерти Ленина вершителем судеб России, внёс коренную перемену во внешнюю политику Советского Союза. Когда весной этого года он в своей большой речи на партсъезде заклеймил козни западной плутократии, ясно обнаружилось, где ответственный руководитель избрал своё место в великом споре наших дней... Ясный выбор Сталина означал проведение жирной черты по расчётам западных держав, которые надеялись заставить Советский Союз тащить их воз экономических стремлений к господству над миром. Своим умным взором Сталин заблаговременно распознал эти махинации... Принятое Германией и Россией совместное решение польской проблемы, равно как подписанные экономические соглашения положили начало такому развитию событий, которое будет иметь решающее значение для будущности нашего континента"[11].
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Правда, Известия. 1939. 29 сентября.<<
[2] Архивы раскрывают тайны... с. 110.<<
[3] Советско-нацистские отношения. С. 259.<<
[4] Правда. 1939. 29 сентября.<<
[5] Откровения и признания. С. 23.<<
[6] Там же. С. 70-77.<<
[7] Там же. С.61.<<
[8] Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. М., 1991. С. 19.<<
[9] Откровения и признания. С. 43.<<
[10] Правда. 1939. 30 сентября.<<
[11] РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 83. Д. 394. Л. 252-253.<<