ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Условия зарождения капиталистического производства
В эпоху, когда феодальные производственные отношения безраздельно господствовали, не могло сложиться сколько-нибудь верного теоретического представления о них и об управляющих ими экономических законах. Идеологи господствовавшего дворянского класса, в том числе из рядов духовенства, видели в данных экономических порядках единственно мыслимые, вечные порядки, не умели и не стремились противопоставить их каким-либо иным. Так, отличие античной хозяйственной жизни они усматривали лишь в деталях, преимущественно в тех или иных особенностях "языческого" права и законодательства; отличие античных рабов от средневековых крепостных рассматривали скорее в моральном и религиозном, чем в экономическом плане. Что касается первобытного, доклассового строя, то о нем феодальные идеологи вообще не имели ни малейшего понятия и сравнить с ним феодальный строй не могли. Рассказы немногочисленных путешественников и купцов о первобытных народах неизменно обрастали вымыслами, будто у этих народов собачьи головы или лица на груди и т.д., словом, оказывалось, что это собственно и не люди, а иные существа, у людей же мыслим единственный возможный строй жизни.
Такое состояние дворянской экономической мысли в эпоху раннего и развитого феодализма отвечало не только низкому уровню знаний. Оно отвечало и социальной потребности феодалов - в зачатке уничтожить всякие представления о возможности иных форм собственности, иных экономических отношений, кроме феодальных.
Мысли такого рода действительно стихийно зарождались в народной массе. Революционная оппозиция феодализму, говорит Энгельс, проходит через все средние века. В крестьянских восстаниях, в народных ересях, тянущихся через всю феодальную эпоху, снова и снова всплывают на поверхность смутные помыслы угнетенных людей о возможности и справедливости совсем других экономических отношений между людьми.
[170/171]
В лозунгах и программах восстаний, в проповедях ересей и сект отрицание феодальной собственности на средства производства принимало одну из двух форм: требования или "общности имуществ" или "равенства имуществ". И то и другое требование историческими источниками засвидетельствовано уже и для самых разных периодов феодальной истории и в разных странах. Не следует видеть в них предвосхищение коммунизма и буржуазного строя - оба требования целиком принадлежат феодальной эпохе, объясняются ее внутренним антагонизмом. В них нет ни пролетарской идеи общественной собственности на средства производства, ни буржуазной идеи частнокапиталистической собственности и юридического равенства товаровладельцев, а есть лишь идея отрицания феодальной собственности: "общность" означает здесь отрицание права феодалов на присвоение земли (земля ничья, общая, мирская); "равенство" означает отрицание монополии феодалов, требование равных прав на присвоение земли, т.е. уравнения класса крестьян и класса феодалов, требование дележа, передела земли. В. И. Ленин отмечал, что "отрицание частной поземельной собственности" передает психологию крестьянской массы - стремление к "самому крутому, беспощадному разрушению" средневекового землевладения[1], - что "идея равенства" революционна, законна у крестьян, "поскольку она выражает борьбу с неравенством феодальным, крепостническим", стремление миллионов сидящих на скудном наделе, разоренных помещиками крестьян к разделу крупнопоместного землевладения, причем разделу не обязательно в собственность, а в хозяйственное пользование[2]. По сути, оба эти лозунга очень близки. Насколько ясна их негативная сторона, настолько же туманно представление о порядке, который должен быть установлен. В лучшем случае идеализируются некоторые черты той же феодальной действительности: община и ее пережитки в деревне или в ремесленных цехах; совместное потребление, совместный труд и разделение труда внутри крестьянской семьи; крайняя нищета подавляющей массы трудящихся и негативное экономическое равенство - между всеми неимущими (идеал аскетизма).
Конечно, даже эти смутные помыслы таили в себе огромные идейные возможности. Накапливаясь из века в век, перерабатываясь, очищаясь и кристаллизуясь в различные критические периоды развития классового антагонизма, они в поздние столетия феодальной эпохи отливаются подчас в довольно сложные и зрелые концепции, например, в ереси лоллардов, таборитов, анабаптистов, жидовствующих, в утопии Мора, Кампа[171/172]неллы, в революционно-утопические учения Мюнцера, Уинстенли, Мелье. Основной идеей, пронизывающей эти концепции, является идея ликвидации частной собственности и классового неравенства. Будучи по своим корням всего лишь отрицанием феодальной собственности и феодальных классов, эта идея в данной своей обобщенной положительной разработке приобрела общечеловеческое значение, стала звеном в истории мысли о возможности бесклассового строя, общества трудящихся.
Отрицание феодальной собственности на землю, на личность работника производства неискоренимо теплилось в народном сознании всюду, где были налицо феодальные производственные отношения, даже когда оно и не пробивалось в таких относительно высоких и редких формах идеологии. Именно поэтому задачей идеологии господствующего класса было внедрение мысли, что никакого иного экономического строя, кроме существующего, никогда не было, не могло быть и не будет. Ее задачей была политическая и религиозная санкция феодальной экономики: данный строй вечен, ибо установлен древними основателями государств и в конечном счете самим богом. Дворянская "политическая экономия" целиком подчиняла вопросы хозяйственной жизни политике и праву, следуя тому публично правовому фетишизму, который и в действительности пронизывал эту жизнь.
Еще более дворянская "политическая экономия" феодальной эпохи была неотделима от науки наук того времени - богословия. Она вся была пропитана схоластическим выведением существующего хозяйственного и сословного строя из воли божией и морально-религиозных начал. Рассуждения о хозяйственной жизни составляли разделы в богословских трактатах. Все эти рассуждения вели к выводу, что надо беспрекословно примириться с этой жизнью, подчиниться ей и не помышлять ни о какой другой.
Правда, помыслы о другой жизни были так неискоренимы, что сама религия принуждена была сохранить их в своих догматах: христианское вероучение признавало, что окружающая действительность греховна, т.е. во многом плоха, лицемерно клеймило корыстолюбие и тщеславие верхов и обещало низам наказание всех притеснителей на страшном суде, равенство всех людей в загробной жизни. У "отцов церкви" Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста, Амвросия Медиоланского имеются чрезвычайно резкие осуждения частной собственности и ссылки на "общность имуществ", описанную в "Деяниях апостольских". Эти мотивы в смягченном виде неоднократно повторялись позднейшей средневековой схоластикой. В этом проявлялась невозможность полностью изгнать из сознания современников сравнение феодализма с какой-то иной, смутно представляемой формой отношений между людь[172/173]ми. Но по крайней мере эту форму относили в неопределенную даль "судного дня" и далеко от грешной земли - на небо. Только в "божьем царстве", на том свете, она может осуществиться. При этом и грядущее осуждение все более переносили с собственности на собственников - на тех, кто слишком возлюбил собственность, пользуется ею во вред ближним, но уже нимало не порицали сам принцип частной собственности. Впрочем, в некоторых других средневековых учениях, например в китайском конфуцианстве, вообще не отразилась мысль об ином строе отношений и потустороннем царстве справедливости: там отсутствует учение о загробном мире, а проповедуется гармония между классами феодального общества - трудящиеся призываются к покорности, повиновению феодалам, феодалы - к отеческому обращению с крестьянами.
Феодально-религиозное мировоззрение санкционировало и земельную собственность, составлявшую основу основ феодализма, и движимое богатство, и собственность на личность трудящегося, и сословное неравенство между людьми. Все это ярко выступает, например, в сочинениях крупнейшего средневекового богослова, много уделившего места экономическим вопросам, - Фомы Аквинского (XIII в.). Провозглашая феодальную собственность необходимой и разумной и объявляя крепостных крестьян рабами, Фома Аквинский в противоположность древним рабовладельцам утверждал, что "в своем духе раб свободен" и поэтому господин не имеет права убивать раба. Это тесно связано с признанием средневековой мыслью труда достойным человека занятием, угодным богу, хотя, правда, и не благородным, поскольку "труд в поте лица" есть печать божьего проклятия. Благородными, почетными, по Фоме Аквинскому, являются лишь занятия, не сопряженные с физическим производительным ("механическим") трудом. Поэтому и люди, занятые не физическим трудом, имеют право на значительно большие доходы, обеспечивающие приличествующий их сословному положению образ жизни[3].
Следует обратить внимание на совершенно различное отношение средневековой дворянской экономической мысли к простым товарно-рыночным отношениям и к операциям ростовщического и купеческого капитала.
Нельзя обнаружить ни следа какого-либо отрицательного отношения средневековых авторитетов к купле и продаже товаров, ни отношения к этому явлению как новому, противопоставления его остальным явлениям феодальной экономики. Напротив, оно рассматривается как естественное и привлекает большое внимание схоластов, пытающихся развивать теорию [173/174] стоимости Аристотеля. Центральным понятием выступает эквивалентность. Так, Альберт Великий (XIII в.), рассмотрев разные виды обмена, говорит о том, что обмениваются не только продукт на продукт, т.е. не только потребительские стоимости: "Ведь меняющий зерно не всегда нуждается в башмаках, чтобы переменить зерно на башмаки. Такая мена делается не по эквивалентности обмениваемых вещей, но скорее пропорционально стоимости одной вещи к стоимости другой вещи, а пропорциональность устанавливается по нужде, которая есть причина мены". Тут, как видим, причина, побуждающая человека к продаже, не тождественна его потребности в приобретении другой вещи (действительно, он мог продавать, например, для уплаты феодальной ренты), но всякая рыночная сделка рассматривается в принципе как обмен эквивалентов. Фома Аквинский также детально разработал учение о стоимости, выражающейся в эквивалентности купли-продажи и нарушаемой во всех случаях и при всех разновидностях торгового обмана, а также почти всегда при продаже с прибылью. Это представление лежит в основе понятия о "справедливой цене". Однако "справедливая цена", с другой стороны, формируется и уровнем дохода, приличествующего тому сословию, к которому принадлежит продавец товара, следовательно, "справедливая цена" в ряде случаев подразумевает продажу не по стоимости, накидку сверх эквивалента.
В отличие от всего этого чем-то весьма противоестественным и дурным представлялась средневековым схоластам прибыль ростовщиков и купцов-посредников. Еще Карл Великий писал в 806 г.: "Постыдную прибыль получают те, кто разными неблаговидными способами стараются собрать в одно место что-либо с целью прибыли". Испанец Раймунд из Пеннафорта (XIII в.) доказывал, что скупщиков следует ненавидеть, "как отвратительных зверей". Средневековая дворянско-церковная мысль выработала обильные теории и аргументы в осуждение ростовщических процентов, всяческих видов ссуды, торговой прибыли, извлекаемой из конъюнктуры[4]. При этом Фома Аквинский особенно подчеркивал различие между займом денег и наймом земли: в первом случае плата за пользование (проценты) незаконна, во втором - законна, потому что здесь собственность на имущество остается в руках землевладельца и таким образом право на имущество (землю) раздваивается.
Во всей этой ожесточенной борьбе дворянско-церковной мысли против ростовщической лихвы и купеческого барыша следует видеть отнюдь не выражение какого-либо объективного экономического противоречия между рентой и прибылью, [174/175] между земельной собственностью и капиталом. Нет, ведь ростовщические операции монастырей не вызывали никаких протестов. Все дело было в том, что ростовщики и купцы были, как правило, выходцами из "неблагородных", прибыль же их являлась, как мы уже знаем, присвоением части феодальной ренты. Вот этот захват денежным капиталом частиц феодальной ренты, отрываемых таким образом от совокупного дохода "благородных" сословий, и бесил дворянско-церковных идеологов.
Но показательно то, что этот гнев не усиливался, а смягчался по мере развития феодализма и в конце концов, если не считать своеобразного рецидива в учении Лютера, вовсе утих; ясно, что его порождало не непримиримое противоречие: дворянская идеология легко примирилась с существованием наряду с "благородными" сословиями еще и "полублагородного", "среднего" слоя, участвующего в дележе феодальной ренты, но совершенно необходимого для высасывания ее из производительного населения. Характерно также, что в идеологии средневекового Востока вообще почти не наблюдалось такого осуждения ростовщичества и торговли даже на ранних исторических этапах.
Сам Фома Аквинский при всем своем неодобрении прибыли признавал, что торговля и торговцы необходимы в государстве. Конечно, писал он, было бы лучше, если бы каждое государство производило все то, что ему нужно, но так как это редко возможно, то нельзя не считаться с деятельностью купцов, даже иностранных. Последующее развитие экономической мысли в феодальную эпоху не только все более санкционирует деятельность купцов, но и становится преимущественно развитием теории этой самой купеческой деятельности. Так возникают сначала монетарная система, затем развившийся на ее основе меркантилизм.
Меркантилизм был одновременно первой теоретической разработкой капиталистического способа производства и последней теоретической разработкой феодального способа производства. Вместе с тем меркантилизм был и экономической политикой дворянских государств в XV-XVIII вв. Насколько поверхностно и ошибочно было понимание меркантилистами капиталистических отношений, настолько же точно кое в чем они отразили специфику феодальной экономики, хотя и не проникнув в нее особенно глубоко. Так, их тезис, что внутри страны для капитала не создается никакой прибавочной стоимости, и она может возникать только в сношениях одной нации с другими[5], выглядящий нелепым заблуждением с точки зрения [175/176] политической экономии капитализма, в действительности весьма близко отражает охарактеризованные выше свойства денег и денежного капитала при феодализме.
Учение физиократов было уже собственно буржуазной экономической теорией. Если они и отразили подчас довольно глубоко некоторые стороны экономики феодализма, то только потому, что требовали не уничтожения феодализма, а перенесения с молодой промышленности на феодальный сектор общественного хозяйства всей тяжести налоговой политики абсолютистских властей. Физиократам тем самым понадобилось доказать, что дворянское поместье создает излишек, "чистый продукт", который может быть экспроприирован государством, т.е. понадобилось приоткрыть завесу над феодальной рентой и механизмом ее образования. "Экономическая таблица" Кенэ отразила также некоторые специфические черты воспроизводства и обращения при феодализме.
Но со времени победы капитализма буржуазная экономическая мысль перестала развивать экономическую теорию феодализма. Более того, и классическая и вульгарная политическая экономия капитализма, как и различные буржуазные апологетические схемы в экономической теории и истории, исказили все категории и сущность феодальной экономики.
Объясняется это попятное движение тем, что буржуазная политическая экономия должна была укреплять капитализм не божественной или политической санкцией, как укрепляли феодализм дворянские идеологи, а доказательствами его преимуществ, следовательно, сравнением. Естественно, что сравнивали капитализм прежде всего с тем "мраком средневековья", которому он пришел на смену. С другой стороны, классовая апологетическая задача буржуазных экономистов требовала идеи вечности капитализма или вечности по крайней мере его главных категорий, которыми они стали заполнять феодальное прошлое, иногда лишь механически переворачивая эти категории вверх ногами.
В "Нищете философии" Маркс писал: "Экономисты употребляют очень странный прием в своих рассуждениях. Для них существует только два рода институтов: одни - искусственные, другие - естественные. Феодальные институты - искусственные, буржуазные - естественные. В этом случае экономисты похожи на теологов, которые тоже устанавливают два рода религий. Всякая чужая религия является выдумкой людей, тогда как их собственная религия есть эманация бога"[6].
В "К критике политической экономии" Маркс снова отмечал, что буржуазная экономия либо начисто отождествляла себя с прошедшим, стирая все исторические различия, видя во [176/177] всех общественных формах буржуазные формы, либо ее критика прежнего, именно феодального общества, с которым буржуазии непосредственно приходилось бороться, походила на критику христианами язычества или протестантами католицизма[7]. В "Капитале" Маркс также останавливался на этой ограниченности буржуазной политической экономии, считающей само собой разумеющимися, естественными и необходимыми только формулы капиталистической общественной формации. "Добуржуазные формы общественного производственного организма, - писал он, - третируются ею поэтому приблизительно в таком же духе, как дохристианские религии отцами церкви"[8].
В силу этого буржуазная мысль до крайности теоретически обеднила представление о феодализме. Она смогла много сделать в области изучения конкретной истории хозяйства феодальной эпохи, но не смогла создать политической экономии феодализма, не выработала почти никаких специфических категорий феодальной экономики.
В основном специфику феодализма буржуазная мысль усматривала и усматривает в политической раздробленности. Тем самым она полностью подпадает под власть того политического фетишизма, той публичноправовой оболочки, которая скрывает при феодализме суть экономических отношений людей. Буржуазная мысль оказывается в этом отношении в плену дворянской мысли и даже идет еще дальше. Так, Гизо определял феодализм тремя признаками: 1) соединение верховной власти с землевладением, 2) замена полной собственности условной, 3) вассальная иерархия между государями-помещиками. Фюстель де Куланж также считал признаками феодализма условное владение землей вместо собственности, подчинение людей сеньору вместо подчинения королю, иерархию между сеньорами. В сущности подобными же признаками определяют феодализм буржуазные авторы и поныне. Главное для них - это ленная система, сеньорат, вассалитет, иммунитет. Государственная власть рассматривается как ведущий фактор феодального строя (в противоположность "свободному" капиталистическому предпринимательству); государство для осуществления своих целей якобы организовывало общество в систему соподчиненных сословий; права феодалов-вотчинников, городов, цехов и других корпораций были якобы переданы им государством; крестьянство якобы было закрепощено волей и в интересах государства.
Определение феодализма как прежде всего политической раздробленности, как сращения крупного землевладения и политической власти ведет к признанию всякой централизован[177/178]ной, нераздробленной монархии не феодальным, а буржуазным государством. Иными словами, огромная доля фактов даже политической истории феодального общества изымается из понятия "феодализм" и противопоставляется ему как антитеза. Буржуазия тем самым претендует на то, что национальная политическая общность принадлежит только ей и только с ней связана. Ее государство - "естественно", феодальная раздробленность - "противоестественна". Мало того, определив феодализм как политическую раздробленность, открывают дверь для мысли, что феодализма без примеси буржуазного строя никогда не было, так как ведь в конкретной исторической действительности всегда имелись налицо хоть зачатки центральной государственной власти и тенденции к объединению.
Таким путем при кажущемся историзме буржуазная мысль утверждает идею вечности капитализма. Оказывается, вся феодальная эпоха насквозь пронизана борьбой "некапитализма" и капитализма, хотя бы зачаточного.
В таком духе была создана в 20-30-х годах XIX в. знаменитая схема французских историков Гизо, Тьерри и других: история средних веков - это история борьбы между феодальной аристократией и буржуазией; феодализм всегда был лишь одним полюсом общества, другим же полюсом являлись те зачаточно буржуазные порядки и институты, которые были унаследованы средними веками еще от античности, слабо теплились в период раннего средневековья, затем стали крепнуть и развиваться по мере роста городов и усиления королевской власти и, наконец, победили к XIX в. Средневековье - это как бы светотеневой рисунок, где тени - феодализм, свет - зачаточный капитализм, или ткань, где всюду пересекаются продольные и поперечные нити - феодальные и буржуазные. Пусть эти буржуазные начала, олицетворенные в третьем сословии и королевской власти, были сперва совсем слабы и ничтожны, - они неодолимо росли, особенно со времени зарождения и дальнейшего расцвета западноевропейских средневековых городов. Тьерри писал, что "непрерывный подъем третьего сословия составляет господствующий факт и как бы закон нашей истории", что история возвышения буржуазии есть "в сущности не что иное, как история развития и прогресса нашего гражданского общества, начиная с того хаоса в правах, законах и состояниях, который образовался вслед за падением Римской империи, и кончая нашими днями". При такой трактовке истории средних веков, естественно, не остается места для учения о феодализме как цельном общественно-экономическом строе.
Иными словами, в буржуазном представлении феодализм с самого начала только и делает, что разлагается. Именно в разложении состоит его основной закон. Максимум, на что способна такая апологетическая мысль, - это в абстракции допу[178/179]стить, что в идеальной начальной точке еще не было этого разложения, не было зачатков капитализма. Но тогда оказывается, что дело идет именно об отсутствии черт капитализма, о негативном понятии, а не о наличии какого-то другого качества. Так было, например, сконструировано буржуазными экономистами понятие "натуральное хозяйство": оно имеет для них только негативное содержание, означает отсутствие обмена и денег. В историко-хозяйственной схеме, возникновение которой связано с именами Б. Гильдебрандта и К. Бюхера, находящейся в полной гармонии с исторической схемой Гизо-Тьерри, господство натурального хозяйства берется как исходный пункт экономического развития. Господством натурального хозяйства, в частности, характеризуется раннее средневековье. Однако само это понятие в руках данной школы - всего лишь нулевой предел убывания капитализма, механическая противоположность капитализму с его развитым товарным производством, пустота, а не иной способ производства. Понятно, что эта пустота "противоестественна" и требует своей антитезы.
По Гильдебрандту, история хозяйства проходит три стадии: 1) натуральное хозяйство, 2) денежное хозяйство, 3) кредитное хозяйство (под последним он разумел современное ему буржуазное хозяйство). К. Бюхер дал более сложные определения этим трем стадиям: 1) домашнее, или ойкосное, хозяйство, характеризующееся потреблением продукта внутри того хозяйства, где он произведен, 2) городское хозяйство, характеризующееся прямым обменом продукта между хозяйствами произведшим и потребляющим, 3) народное хозяйство, характеризующееся наличием большей или меньшей цепи хозяйств, через которую проходит продукт на пути от производителя к потребителю.
Требование историзма здесь внешне соблюдено: ни Б. Гильдебрандт, ни К. Бюхер не отождествляют вторую стадию с третьей, простое товарное производство с капиталистическим, К. Бюхер даже исторически локализует эту вторую стадию во времени от возникновения средневековых городов от поздних столетий средневековья. Но по существу эта схема неисторична. "Денежное", или "городское", хозяйство служит в ней лишь логическим связующим звеном между первой и третьей стадиями и фактически рассматривается как первый шаг, необходимо ведущий к капитализму, как зачаток высшей стадии экономического развития.
В живой исторической действительности в феодальную эпоху никогда не было первой стадии в чистом виде - этого абсолютно натурального, бестоварного хозяйства. Поэтому схема Гильдебрандта-Бюхера таит в себе и идею вечности капитализма: всякий факт товарного производства расценивается как росток нефеодального начала, капитализма. Феодальная эпоха в це[179/180]лом опять-таки оказывается собственно не феодальной, а двойственной, сотканной из феодализма и зачатков капитализма.
Естественным плодом господства данной схемы в буржуазной экономической мысли явился вывод, к которому пришел историк А. Допш: поскольку факты свидетельствуют о наличии товарно-денежных отношений во все периоды средневековья, следует говорить о "вотчинном капитализме". Иными словами, вотчина (манор, феодальное поместье), в которой ряд историков видел специфически феодальное хозяйственное явление, по мнению А. Допша, - лишь специфическая для феодальной эпохи государственноправовая форма, экономическое же содержание неизменно для всех эпох: капитализм. Это мнение сейчас широко распространено в буржуазной науке.
Сходна, например, концепция бельгийского историка А. Пиренна: развитие товарных отношений, идущее от древности и прервавшееся в Европе в VIII-X веках, затем "возродилось" и явилось силой, все более двигавшей феодальное общество по капиталистическому пути. Французский историк А. Озэ так же объясняет происхождение капитализма: "началом была торговля".
Совершенно очевидно, что опровергать теорию "вотчинного капитализма" следует не походом против фактов товарного обращения при феодализме. Мало проку также, если будет доказано, что А. Допш и его последователи преувеличили, переоценили эти факты. Ошибка состоит в самой мысли, что эти факты независимо от их количественного удельного веса, так же как крупный масштаб вотчинного хозяйства, экономический расчет, руководящий вотчинником, и т.п., свидетельствуют о капитализме. Все такие умозаключения покоятся на ложном противопоставлении капитализму натурального хозяйства в качестве противоположного полюса.
Натуральное хозяйство, рассматриваемое как антитеза капитализма, во-первых, искажает капитализм, сводя сущность капитализма к товарному производству и обращению; во-вторых, искажает докапиталистическое производство, исключая из его характеристики товарное производство и обращение; в-третьих, служит для доказательства вечности капитализма, поскольку в действительной истории, по крайней мере на всех стадиях феодального строя, никогда не было чисто натурального хозяйства.
Таким образом, буржуазное представление о феодализме, хотя оно в отличие от дворянского формируется путем сравнения феодализма с другим строем, не есть в сущности представление о феодализме как об особой экономической эпохе и особом способе производства. В качестве отличительных признаков феодализма берутся такие поверхностные черты или такие тощие категории (абстрагированные к тому же не от феодаль[180/181]ной, а негативным образом от капиталистической действительности), что они нимало не охватывают реальных явлений феодальной экономики. А все, что не лезет в эти узкие рамки, объявляется буржуазным.
Так, личная свобода крестьян, наблюдающаяся в особенности на ранних и на поздних ступенях феодализма, неизменно трактуется как антитеза феодализма, зачаток буржуазной личной свободы. Личная свободная земельная собственность находившаяся вне феодальной иерархии, так называемый аллод, тоже неизменно трактуется как антитеза феодализма, зачаток буржуазной собственности.
Отношения прямой поземельной экономической зависимости, без внеэкономического принуждения, - опять-таки антитеза феодализма, зачаток буржуазной чисто рыночной зависимости. В частности, аренда земли, хотя она была широко распространена на всех ступенях феодализма и во всех странах, в том числе в формах издольщины, половничества, краткосрочной и долгосрочной аренды, неизменно изображается как антитеза феодализма, зачаток капиталистической аренды. М. М. Ковалевский обнаруживал капиталистическую аренду всюду, где изучал феодальное прошлое.
Наследственные права крестьянина на свой надел, тем более право продавать и покупать надел и закладывать его, хотя и эти права можно наблюдать в тех или иных конкретных условиях на самых разных ступенях феодальной эпохи, тоже толкуются как антитеза феодализма, зачаток полных прав крестьянина на свою парцеллу в буржуазном обществе. Так, например, смотрел И. В. Лучицкий на "цензиву" в дореволюционной Франции.
Мелкое индивидуальное хозяйство крестьян и ремесленников, с одной стороны, крупное помещичье хозяйство, с другой, - снова антитеза феодализма, зачаток мелкобуржуазного и крупнобуржуазного производства.
Имущественная дифференциация крестьянства (а она налицо буквально во всей истории феодальной деревни) - опять антитеза феодализма, зачаток капиталистической классовой дифференциации крестьянства на сельскую буржуазию и пролетариат.
Денежная рента - разложение, антитеза феодализма, зачаток капиталистической земельной ренты.
Что же говорить о феодальном городе, - все его развитие трактуется как поединок с феодализмом; средневековые города выступают как раннебуржуазные островки в феодальном море, средневековые горожане - как зачаток современной буржуазии.
Купеческий и ростовщический капитал противопоставляются феодальной экономике как полная противоположность. [181/182] Общая с капитализмом форма капитала затмевает полное различие источника прибыли. Эти допотопные формы капитала кажутся уже прямо-таки капитализмом в порах феодализма.
И вот в конце концов, за вычетом всех этих "зачатков" понятие "феодализм" остается совершенно опустошенным. Буржуазное апологетическое мышление настолько обедняет представление о феодализме, что, конечно, не может построить никакой политической экономии феодализма. Первым условием построения экономической теории феодального хозяйства должно было бы явиться установление той исторической грани, ранее которой неправомерно искать зачатков чего-либо буржуазного, если даже какое-либо внешнее сходство и соблазняет на сближения. Такой гранью во всемирной истории был в общем XVI век (не говоря здесь о немногих исключениях для XIV и XV вв., требующих самого строгого ограничения). Все экономические явления, предшествующие этой хронологической грани, должны быть охвачены единой теорией, как разные стороны феодального экономического организма, за исключением только пережитков прошлых способов производства. Но именно установление этой грани и недоступно буржуазному мышлению, так как оно не может постигнуть, в чем суть капитализма, и, следовательно, заметить, с какого времени появляются его подлинные зачатки.
Буржуазные схемы истории хозяйства не исчезли со сцены с появлением марксизма. Буржуазные экономисты, с одной стороны, открыто борются против марксистской политической экономии, с другой стороны, искажают ее, объявляя себя марксистами. Применительно к проблемам феодализма эта вторая тактика сказывается в извращении всей постановки Марксом вопроса о генезисе капитализма. Особенно много усердствовал в этой области выдававший себя некогда за марксиста В. Зомбарт. Всю премудрость исследования феодализма подобные "марксисты" видят в том, чтобы разыскивать ростки капитализма как можно глубже в недрах феодализма. Феодализм для них - только колыбель капитализма, а не самостоятельный способ производства.
В 1950 г. в зарубежной прогрессивной печати разгорелась дискуссия о закономерности перехода от феодализма к капитализму. Поводом к ней послужило выступление американского экономиста П. М. Суизи, считающего себя причастным к марксизму. Он подверг критике книгу английского историка коммуниста М. Добба "Исследования по истории развития капитализма" (1946) как раз с указанной позиции: товарные отношения - "внешний фактор" для феодальной экономики, фактор, без воздействия которого феодализм стоял бы на месте и который двигал феодализм в направлении к капитализму. Эта позиция П. М. Суизи в свою очередь подверглась критике со сторо[182/183]ны английских ученых М. Добба, Р. Хилтона, К. Хилла и японского историка-марксиста X.К. Такахаси (сборник "Переход от феодализма к капитализму". Лондон, 1954)[9]. Отклики на эту дискуссию появились также в журналах Италии, Франции, Чехословакии, Польши.
Однако, хотя широкий отпор точке зрения П. М. Суизи приближает трактовку вопроса к марксистской, этот отпор все же не знаменует полного преодоления традиционных представлений, вольно или невольно смешиваемых с учением Маркса[10].
В самом деле, в центре дискуссии оказалось вызвавшее недоумение обеих сторон высказывание Маркса о двух возможных путях превращения докапиталистического производства в капиталистическое: или подчинение производителя торговому капиталу или превращение самого производителя в капиталиста. Только второй путь Маркс считал безоговорочно прогрессивным. Участников дискуссии как раз и смутило: почему же не прогрессивен путь, представляющий как будто логическое развитие от товара через торговый капитал к капиталистическому производству? Но прав был именно Маркс, а не его интерпретаторы. Торговля не порождает капитализма. Торговый капитал сам по себе не революционизирует старые организации производства и, как уже отмечалось выше, даже подчинив себе производство, нередко продолжает извлекать свою прибыль не из кармана производителя, а из кармана покупателя. Иными словами, упомянутая зарубежная дискуссия отражает неполное овладение методом "Капитала" Маркса.
Вследствие этого упомянутая дискуссия переросла в дискуссию среди некоторых зарубежных историков-марксистов о "всеобщем кризисе" западноевропейского феодализма в XIV-XV вв. как исторической предпосылке появления капитализма. Эта концепция первого "кризиса" феодальной системы, выдвинутая в 1955 г. чешским историком Ф. Граусом (ЧССР)[11], опирается на сформулированное несколько ранее представление группы историков-экономистов об "упадке" европейской экономики в XIV-XV вв. - в интервале между "расцветом" феодализма и "расцветом" молодого капитализма[12]. В дальнейшем данная [183/184] концепция была представлена рядом статей, появившихся в исторических журналах Польши, Венгрии, Чехословакии и т.д.[13]
При всем многообразии оттенков сущность концепции "кризиса" феодализма состоит в том, что распространение товарно-денежных отношений принимается за симптом разложения феодального способа производства, за разрушающий его фактор. Понятием "кризис" историки хотят сказать, что хотя они не замечают в XIV-XV вв. указываемых марксистской теорией признаков капиталистического способа производства, но уже не видят и "нормального" феодального способа производства. Такое впечатление действительно должно иметь место, если считать перестройку феодальных экономических отношений в условиях преобладания денежной формы земельной ренты явлением болезненным, противоречащим природе феодализма и его коренным экономическим законам.
Как видим, все эти дискуссии родились из столкновения марксистского понимания капитализма и домарксистского понимания феодализма как хозяйственной системы, противопоставляемой системе товарно-денежных отношений. Углубленный разбор теоретических корней этих концепций и их последовательная марксистская критика содержатся в замыкающей всю дискуссию статье М. А. Барга. Автор показал, что упомянутые историки, видя лишь "разрушительную силу" денежной ренты для феодального строя поземельных отношений, в сущности прошли мимо созидательной роли этой формы ренты в истории европейского феодализма. С XIII в. в действительности происходит не "разложение" феодализма, а качественный скачок всей системы феодальной эксплуатации от примитивных ее форм к более развитым. Именно благодаря утверждению денежной ренты, говорит М. А. Барг, следуя мысли Маркса, феодальный порядок укрепился еще на ряд столетий, произошла его регенерация, началась новая фаза его восходящего развития[14].
Таким образом, десятилетняя плодотворная дискуссия в известном смысле завершена. Но, чтобы преодолеть до конца вызванные ею ошибочные представления, надо выяснить все теоретические корни последних. Если один из корней - наследие буржуазно-дворянской историографии и экономической мысли, то другой корень - искаженное понимание Маркса, а именно - [184/185] распространенное мнение будто, по Марксу, из появления товара необходимо и автоматически с большей или меньшей скоростью вытекает появление промышленного капитала.
Главное искажение метода марксистской политической экономии состоит в представлении, будто Маркс непосредственно из товара и законов товарного обращения вывел капитализм и его экономические законы. Если бы это было так, если бы Маркс в самом деле доказал, что капитализм вырастает из товара так же, как из зерна с необходимостью вырастает растение, мы должны были бы признать, что вся феодальная эпоха действительно усыпана зернами капитализма.
Обратимся к I тому "Капитала". Посмотрим, как совершается у Маркса переход от отдела первого, "Товар", к следующим отделам, характеризующим капитал.
Прежде всего придется разделить два вопроса: 1) Маркс показывает, что капиталистическое производство разрушает то товарное производство, которое было охарактеризовано в первом отделе, 2) Маркс показывает, что капитализм нимало не нарушает законов товарного обращения, отвечавших этому товарному производству, напротив, дает им полный простор. Что же имеют в виду толкователи "Капитала" вроде В. Зомбарта, К. Каутского, А. Богданова и др., когда утверждают, что Маркс исключительно из товара, из закона обмена товаров вывел законы капитализма? Ясно, что они имеют в виду товарное обращение. Ведь Маркс со всей ясностью показал глубочайшее несходство простого товарного и капиталистического строя производства. Он видит суть своего решения проблемы прибавочной стоимости в том, что "наконец фокус удался", все условия проблемы нашли решение: с одной стороны, капиталист получает прибыль на свой капитал, с другой, - "законы товарного обмена нисколько не нарушены. Эквивалент обменивался на эквивалент"[15]. Вот этот-то факт, что при переходе к капитализму законы товарного обмена не нарушены, превращен некоторыми толкователями Маркса в главное содержание его учения о генезисе капитализма: из законов обмена товаров Маркс якобы вывел законы капитализма.
В действительности то обстоятельство, что капитализм сохраняет те же законы товарного обмена, какие действовали при простом товарном производстве, отнюдь не является главным в характеристике капитализма. В результате своего анализа [185/186] капиталистического производства Маркс показывает, что весь этот обмен эквивалентов оказывается лишь внешней видимостью. Отношение обмена между капиталистом и рабочим становится, пишет он, "только видимостью, принадлежащей процессу обращения, пустой формой, которая чужда своему собственному содержанию и лишь затемняет его"[16].
Но именно эта внешняя видимость, пустая форма приковывает все внимание буржуазного экономического мышления.
"Капитал" Маркса начинается с анализа товара. Но "Капитал" имеет подзаголовок: "Критика политической экономии". Не случайно первые слова "К критике политической экономии" гласили: "На первый взгляд буржуазное богатство выступает как огромное скопление товаров, а отдельный товар - как его элементарное бытие"[17]. Так дело выглядит лишь на первый взгляд. Маркс берет сначала не сущность, а внешнюю видимость. Все построение "Капитала" - это разоблачение мелкобуржуазной фетишизации товара. Маркс показывает, что капитал - это не скопление товаров, а нечто совсем иное - система эксплуатации капиталистами наемных рабочих. Глубочайшая причина возникновения капитализма дается не в начале "Капитала" а вскрывается в ходе исследования.
Первые три главы посвящены анализу производства и обращения товаров. Переходя в четвертой главе к капиталу, Маркс говорит, что исследованные им выше законы и явления присущи "самым различным общественно-экономическим формациям", напротив, капитализм существует лишь при условии, если владелец денег находит на рынке рабочего - продавца своей рабочей силы.
После анализа товарного производства Маркс отнюдь не переходит к анализу превращения рабочей силы в товар. Откуда взялся на рынке свободный рабочий, этот вопрос, говорит он, его пока интересует столь же мало, как и нанимателя - капиталиста. "Мы теоретически исходим из фактического положения вещей, так же как владелец денег исходит из него практически"[18]. Лишь в конце первого тома, в 24-й главе, Маркс возвращается к этому вопросу.
Каутский в книге "Экономическое учение Карла Маркса" вставил после товара и денег отсутствующую у Маркса главу "Превращение рабочей силы в товар". Он полагал, что этим улучшает Маркса. На самом деле это свидетельство того, что он не понял метода "Капитала". "Капитал" начинается главой о товаре, а кончается главой о классах капиталистического общества. Логическое и историческое тут совпадают в том смысле, что товарное производство предшествовало капитализму с его [186/187] классами, но не в том смысле, будто товарное производство было причиной возникновения классов капиталистического общества.
Развив в первых главах "Капитала" законы товарного обращения, Маркс затем ставит вопрос о том, что законы капитализма не могут быть выведены из законов товарного обращения, так как последние (прежде всего закон стоимости) требуют обмена эквивалентов, тогда как капитал приносит прибыль, т.е. добавочную стоимость, которая не была оплачена при покупке; но в то же время, говорит он, законы капитализма не могут представлять собой и нарушения законов товарного обращения. Получается, что законы капитализма должны быть выведены одновременно "и из обращения и не из обращения", и из товара и не из товара. Маркс говорит о том, что именно в этом пункте исследования должен быть совершен прыжок: "Вот Родос, здесь прыгай!" Проблема как бы заходит в безнадежный тупик. Но она решается, если законы обращения товаров берутся далее применительно к такому обществу, где налицо рабочие - продавцы своей рабочей силы, т.е. продавцы такого особенного товара, само потребление которого (производство) есть создание новой стоимости. Не случайно Маркс много раз употребляет одно и то же выражение: владелец денег "находит" на рынке такой особый товар, как рабочая сила.
"Рассматривая процесс абстрактно, т.е. оставляя в стороне обстоятельства, которые не вытекают из имманентных законов простого товарного обращения", - говорит Маркс[19], невозможно объяснить происхождения прибавочной стоимости. К этим обстоятельствам, не вытекающим из имманентных законов товарного обращения, относится прежде всего наличие в обществе наемных рабочих. Надо, чтобы владельцу денег "посчастливилось" найти в сфере обращения, т.е. на рынке такой специфический товар, как рабочая сила, - только в этом случае может возникнуть прибавочная стоимость.
В известном смысле, говорит Маркс, возникновение и наемных рабочих и капиталистов, рассуждая с точки зрения буржуазных экономистов, имеет внеэкономический характер[20], т.е. не может быть выведено из экономических законов рынка, товарно-денежного обращения. Маркс говорит, что эти обстоятельства имеют исторический характер. Он поясняет это во II томе "Капитала" примером, относящимся к рабовладельческому способу производства. "Купля и продажа рабов по своей форме представляет тоже куплю и продажу товаров. Но без существования рабства деньги не могут совершить этой функции. Существует рабство, и деньги могут быть затрачены на закупку [187/188] рабов. Напротив, наличия денег в руках покупателя еще отнюдь недостаточно для того, чтобы сделать рабство возможным"[21]. Точно так же наличия накопленных денег и развития функций денег совершенно недостаточно для того, чтобы сделать возможным наем рабочей силы. Деньги могут выполнять эту роль при капитализме лишь потому, что само капиталистическое отношение уже существует в различии тех основных экономических условий, при которых противостоят друг другу продавец и покупатель, в их классовом отношении. Данное отношение вытекает не из природы денег; напротив, лишь существование данного отношения может превратить простую функцию денег в функцию капитала. Эта функция капитала, пишет Маркс, предполагает общественные условия, которые вовсе не даны простым товарным и соответствующим денежным обращением[22].
Когда Маркс писал "К критике политической экономии", он и предполагал после опубликованного первого выпуска, посвященного анализу товара, в следующем выпуске - "Формы, предшествующие капиталистическому производству" - показать исторический процесс, ведущий к появлению рабочего класса, процесс, лежащий в совсем другой плоскости, чем теоретико-экономическое выведение капитала из товара. В "Капитале" Маркс отказался от такого плана. Остался лишь завершающий катастрофический внеэкономический акт - "так называемое первоначальное накопление".
Деньги могут быть израсходованы для найма рабочей силы лишь потому, что рабочая сила находится в состоянии отделения от средств производства. "Здесь нас не интересует, как возникает это отделение", - снова замечает Маркс[23]. Во всяком случае оно предполагает "такие исторические процессы..., в результате которых масса народа, рабочие, как неимущие, противостоят неработающим, как собственникам средств производства"[24]. Маркс приводит пример пореформенной России, где развитие капиталистических методов в земледелии затруднено не столько недостатком денежных капиталов, сколько недостаточным отделением русского сельского рабочего от средств производства вследствие сохранения общинной собственности деревенской общины на землю: хотя бы и имелись деньги, говорит он, все же нет достаточного количества рабочих сил, которые можно было бы купить во всякое время[25].
Итак, для перехода от товара к капиталу, согласно теории Маркса, совершенно недостаточно дедукции, логического выведения законов капитала из законов товарного обращения. [188/189] И логически, и в исторической действительности условия возникновения капитализма отнюдь не исчерпываются наличием товарного и денежного обращения. Капитализм возникает лишь там, где владелец средств производства и средств существования находит на рынке свободного рабочего в роли продавца своей рабочей силы, и уже одно это историческое условие есть результат долгого предшествующего развития, продукт экономических и социальных переворотов, происходивших при более древнем, чем капитализм, способе производства[26]. Маркс даже говорит, что уже одно это историческое условие "несет в себе целую мировую историю"[27], является результатом всего предшествующего исторического развития и гибели ряда формаций, - он имеет в виду и историю разложения общины, и великое прогрессивное движение истории от рабства, через крепостничество к возникновению свободного найма рабочей силы. Там и тогда, где есть это условие, товарное и денежное обращение получает возможность подняться на высшую ступень.
Развитие идей "Капитала" от анализа товара к анализу капиталистического производства совершается не дедуктивно, а Маркс включает в исследование из капиталистической действительности новую сторону, новое явление, более глубоко лежащее. Так появляются в четвертой главе рабочие, продающие капиталовладельцам свою рабочую силу. Обращаясь к этим более глубинным, классовым отношениям, Маркс применяет, по его словам, критерий, совершенно чуждый товарному производству. Он не выводит наемных рабочих из товара, из расширения товарного обращения, как полагал Каутский, - он берет из действительности эту сторону экономических отношений, которую не рассматривал до сих пор, и включает ее в рассмотрение.
В задачу Маркса в "Капитале" не входило полное и всестороннее исследование исторического хода образования этого важнейшего условия капитализма. Его задачей было доказать: 1) что только при наличии этого условия товарное обращение может достигнуть высшей, "абсолютной" формы, 2) что это условие не есть результат развития товарного производства, а, напротив, возникает путем ломки коренных основ существовавшего до того товарного производства.
"Капиталом" Маркс нанес окончательный удар по прудонистской мелкобуржуазной утопии, тормозившей рост рабочего движения: будто можно уничтожить капитализм, сохранив полное и неограниченное господство товарного производства. Полное и неограниченное товарное производство существует лишь при капитализме, показал Маркс. Но потому и нелепо пытаться [189/190] отсечь капитализм, как "злоупотребление", оставив неограниченное товарное производство, что само неограниченное товарное производство - следствие капиталистических производственных отношений, следствие характерных для капитализма отношений собственности, следствие существования класса рабочих, продающих свою рабочую силу, и класса капиталистов, покупающих ее для эксплуатации. Не причина, а следствие. Не расцвет товарного производства - базис системы наемного труда, а, наоборот, система наемного труда - базис расцвета товарного производства. Маркс выразил это в таких лаконичных словах: "Лишь тогда, когда наемный труд становится базисом товарного производства, это последнее навязывает себя всему обществу"[28]. Если бы мы спросили себя, пишет он в другом месте, при каких условиях все или, по крайней мере, большинство продуктов принимают форму товара, то мы нашли бы, что это совершается лишь на основе совершенно специфического, а именно капиталистического способа производства[29].
Во втором томе "Капитала" Маркс выступил против историко-экономической схемы Гильдебрандта: натуральное хозяйство - денежное хозяйство - кредитное хозяйство. Он опровергает здесь также и взгляд, что саморазвитие товарного производства делает в конце концов и рабочую силу тоже товаром; напротив, пишет он, при капиталистическом производстве по мере его развития товарное производство все более становится всеобщей формой производства "лишь потому, что здесь сам труд оказывается товаром, потому что рабочий продает труд..."[30] "Впрочем, - замечает в заключение Маркс, - буржуазному кругозору, при котором все внимание поглощается обделыванием коммерческих делишек, как раз соответствует воззрение, что не характер способа производства служит основой соответствующего ему способа обмена, а наоборот"[31].
Таким образом, на вопрос, содержатся ли в товаре все противоречия капиталистического общества, следует ответить: содержатся, если в обществе налицо условия капиталистического развития; не содержатся, если этих условий нет. Энгельс писал, что именно наемный труд скрывает уже в зародыше весь капиталистический способ производства; пока не возникла система эксплуатации наемного труда капиталистами, "дремавшие раньше законы товарного производства"[32] не могли раскрыть все свои внутренние возможности.
Маркс называл буржуазной "экономической апологетикой" [190/191] такие теории, где все отношения между капиталистическими агентами (капиталистом и рабочим) сводятся к отношениям, "вытекающим из товарного обращения"[33].
Закон частной собственности, покоящийся на товарном производстве и товарном обращении, превращается при капитализме, говорит Маркс, в свою прямую противоположность[34]. Первоначально право собственности, продолжает он, выступало перед нами как право, основанное на собственном труде; единственным средством присвоения чужого труда являлось отчуждение своего собственного товара, созданного своим трудом. Теперь же оказывается, что собственность для капиталиста есть право присваивать чужой неоплаченный труд или продукт труда, а для рабочего - невозможность присвоить себе свой собственный продукт[35].
Законы товарного обращения действуют и в том и в другом случае. Но лишь во втором случае они выражают отношения между антагонистическими общественными классами. В первом случае, в товарном производстве, противостоят друг другу лишь взаимно независимые продавец и покупатель; дело выглядит совершенно иначе, когда мы рассматриваем капиталистическое производство: друг другу противостоят класс капиталистов и класс зависимых от них рабочих. "Итак, - говорит Маркс, - если товарное производство или какое-либо принадлежащее к нему явление рассматривать соответственно их собственным экономическим законам... то недопустимо искать в них отношений между целыми общественными классами"[36]. И, напротив, рассматривая отношения класса капиталистов и класса рабочих, "тем самым мы применили бы критерий, совершенно чуждый товарному производству"[37].
Как это далеко от каутскианской версии, будто Маркс вывел отношения между целыми классами капиталистического общества прямо из товарного производства и его экономических законов!
Из сказанного, конечно, не следует, что, по Марксу, существовало до капитализма какое-то бесклассовое общество простых товаропроизводителей. Капитализму предшествовали классово антагонистические формации - феодальная, рабовладельческая. Но от этих формаций законно могут быть абстрагированы отношения взаимно независимых продавца и потребителя, так как при этих формациях товарные отношения не охватывали основных экономических отношений, т.е. отношений между эксплуататорами и эксплуатируемыми. Так, при феодализме даже [191/192] денежная рента отнюдь не была товарным отношением между феодалами и крестьянами: товарные отношения охватывали лишь некоторые секторы феодальной экономики: отношения между городом и деревней, ремесленниками и заказчиками и т.д. Напротив, от капиталистической экономики незаконно было бы абстрагировать отношения взаимно независимых и равных товаровладельцев, так как здесь товарные отношения охватывают уже и самые глубокие, самые коренные экономические отношения: отношения между целыми антагонистическими общественными классами.
Изменения же этих коренных производственных отношений - не производное явление от развития товарного обращения. Смена классовой структуры общества - это ломка старых форм собственности и складывание новых форм собственности на средства производства и на работников производства. Она управляется экономическими законами, лежащими глубже законов обращения товаров и поэтому всецело определяющими также, в какой мере смогут проявиться в данном обществе законы товарного обращения.
В. И. Ленин писал, что товарное производство мелких частных собственников в условиях, когда капитализм уже существует, в свою очередь рождает его ежедневно, ежечасно, стихийно и в массовом масштабе. Дифференциация мелких товаропроизводителей - огромный резерв роста и расширения капитализма. Но так обстоит дело только потому, что перед нами общество со сложившейся буржуазной формой собственности на средства производства.
Марксистская теория считает не товарное производство причиной существования классов, а существование классов, обусловленное формой собственности на средства производства, экономическим основанием товарного производства.
Характерно, что товарное обращение зародилось тогда же, когда зародились и классы, т.е. в эпоху разложения первобытнообщинного строя. Оно, далее, существовало при всех трех антагонистических, классовых способах производства - рабовладельческом, феодальном и капиталистическом. Оно, наконец, сохраняется и в социалистическом обществе именно постольку, поскольку в нем сохраняются классовые различия между двумя не враждебными, а дружественными классами, различия, основывающиеся на двух формах социалистической собственности: общенародной и кооперативно-колхозной. Наибольшей полноты, "абсолютной" и высшей своей формы товарное обращение достигает при том общественном строе, при котором классовый антагонизм достигает наибольшей зрелости и непримиримости: при капитализме.
Энгельс поэтому с полным основанием писал, что, когда Маркс рассматривает товар, уже тут "политическая экономия [192/193] имеет дело не с вещами, а с отношениями между людьми и в конечном счете между классами..."[38]
Итак, буржуазная экономическая мысль и марксизм дают два противоположных ответа на вопрос: что следует считать в экономике, в истории экономического развития самым глубоким, самым коренным?
Буржуазные экономисты и историки хозяйства берут за основу развитие обращения, формы обмена. Как выражался упоминавшийся выше крупный буржуазный историк-экономист К. Бюхер, основным экономическим вопросом является "длина пути продукта от производителя к потребителю". Буржуазные экономисты за экономическую основу общества принимают не форму собственности на средства производства, не разное положение классов в производстве в зависимости от того, владеют они или не владеют средствами производства а, вопрос об отсутствии товарно-денежного обращения (натуральное хозяйство) или о наличии и степени развития товарно-денежного обращения. На этой основе создаются многочисленные варианты "меновой концепции" экономического развития общества.
Вот именно в духе этих буржуазных представлений ревизионисты и пытались неоднократно исказить экономическое учение Маркса, утверждая, что исключительно из законов товарного обращения Маркс вывел капитализм, т.е. будто и для марксизма законы обмена - причина, а законы производства - следствие.
Еще в "Нищете философии" Маркс подчеркивал обратное. Он писал: "...Форма обмена продуктов соответствует форме производства. Измените эту последнюю, и следствием этого будет изменение формы обмена. Поэтому в истории общества мы видим, что способ обмена продуктов регулируется способом их производства. Индивидуальный обмен тоже соответствует определенному способу производства, который, в свою очередь, соответствует антагонизму классов"[39]. Маркс высмеивал товарные иллюзии буржуазных экономистов: "По мнению буржуа, - писал он, - индивидуальный обмен может существовать без антагонизма классов: для него эти два явления совершенно не связаны между собой"[40].
Политической основой всех этих попыток исказить экономическое учение Маркса всегда был оппортунизм. Не желая признать непримиримость классового антагонизма эксплуататоров и эксплуатируемых, оппортунисты искали некую "экономику", которая лежит "глубже" отношений классов. В. И. Ленин сделал следующую заметку по поводу одного экономического со[193/194]чинения Бухарина: "Социальная система", "общественная формация" - все это недостаточно конкретно без понятия класса и классового общества"[41].
Но марксистская диалектика учит, что хотя определенные формы собственности на средства производства и связанные с ними отношения классов являются в конечном счете причиной, а товарное производство - следствием, однако причина и следствие взаимодействуют в историческом развитии и способны меняться местами. В благоприятных исторических условиях товарное производство само активно содействует развитию классовых отношений, само толкает к капитализму и порождает из себя капитализм. В разные моменты марксизм умеет выделить и подчеркнуть ту или иную важнейшую сторону в многогранной теории. В. И. Ленин в работах, направленных против народников, идеализировавших мелкое товарное производство, с огромной силой подчеркивал именно эту сторону вопроса: связь и близость мелкого товарного производства с капиталистическим производством. У Ленина при этом речь шла не о феодальной исторической эпохе. В русском обществе конца XIX в. в целом уже были налицо необходимые для капитализма условия, в частности рабочая сила уже широко выступала на рынке как товар, который капиталист может купить и эксплуатировать в процессе производства. Точно так же и в английском обществе, на которое В. И. Ленин ссылался в полемике с Михайловским[42], на заре капитализма наряду с режимом мелких, раздробленных товаропроизводителей и их индивидуальной трудовой собственности уже имелось налицо это условие. Поэтому товарное производство и приводило к капитализму.
Подвергнутое выше критике буржуазное искажение метода марксистской политической экономии, как уже было отмечено, служило для теоретического обоснования оппортунизма. В своей борьбе с революционным марксизмом оппортунисты и реформисты эпохи II Интернационала нуждались в том, чтобы отодвинуть антагонизм классов на задний план в экономической теории Маркса. Из указанного понимания "экономики" вытекал тот метод объяснения общественного развития, который известен под названием экономического материализма.
Мы убедились, что марксистско-ленинское учение о генезисе капитализма не имеет ничего общего с буржуазной эволюционной схемой, видящей в возникновении капитализма из товарного производства количественное нарастание того же качества: [194/195] согласно этой схеме по мере расширения товарно-денежных отношений возникает скопление товаров и денег в отдельных руках, эти капиталы начинают скупать средства производства, а в конце концов заставляют и рабочую силу превратиться в товар и ее скупают, как и все прочее. В этой схеме активная роль в экономическом развитии приписывается только капиталу, рабочий выступает исключительно как объект истории, а не как субъект, который активно способствует ее развитию.
Маркс в 24-й главе I тома "Капитала" центральное место отвел, как мы говорили, не "первоначальному накоплению капитала", т.е. не истории образования капиталов, а "так называемому первоначальному накоплению" - последнему акту истории предков современного пролетариата. Идея антагонизма, борьбы противоположных классовых интересов, а не количественной эволюции единого качества лежит в основе Марксова анализа истории возникновения и развития капитализма. Как процесс, основанный на антагонизме рабочих и капиталистов, протекавший в ожесточенной борьбе между ними, Маркс раскрыл в "Капитале" сложный путь от зарождения мануфактуры до промышленного переворота, знаменующего зрелость капиталистического способа производства.
В. И. Ленин, подводя итоги своего исследования "Развитие капитализма в России" и своей полемики с народнической политической экономией, писал: "Наконец, едва ли не самая глубокая причина расхождения с народниками лежит в различии основных воззрений на общественно-экономические процессы. Изучая эти последние, народник делает обыкновенно те или другие морализирующие выводы; он не смотрит на различные группы участвующих в производстве лиц, как на творцов тех или иных форм жизни; он не задается целью представить, всю совокупность общественно-экономических отношений, как результат взаимоотношения между этими группами, имеющими различные интересы и различные исторические роли..."[43]
Это обобщение В. И. Ленина вполне характеризует и экономический материализм. Последний отличается от народничества только тем, что открыто не морализирует по поводу общественных процессов. Но, как и народническая политическая экономия, экономический материализм совершенно чужд этому требованию представить всю совокупность экономических отношений как результат взаимоотношений между группами участвующих в производстве лиц, как результат их творчества, отражающий различие их интересов и их исторической роли. Такое требование в глазах экономического материализма означает подмену экономики борьбой классов или субъективными отно[195/196]шениями. Экономический материализм основывается на представлении о стихийном и фатальном развитии экономики, происходящем будто бы помимо столкновения противоречивых экономических интересов, так же как и помимо борьбы между передовыми и отживающими общественными силами. Экономический материализм враждебен марксистско-ленинской теории классовой борьбы. Соответственно экономические законы, открытые Марксом, толкуются им в духе замазывания экономического антагонизма классов, которому отводится место лишь чего-то производного сравнительно с "настоящей экономикой"; поэтому и для классовой борьбы в общественной жизни остается в лучшем случае роль придатка к плавной экономической эволюции.
Если же признать, как учит марксизм, что основой всей совокупности экономических отношений при рабовладельческом, феодальном и капиталистическом строе были классовые антагонистические отношения, т.е. отношения эксплуатации собственниками средств производства трудящихся, лишенных этих средств производства, тогда с очевидностью следует, что противоположные группы людей при таком строе всеми своими экономическими действиями преследуют противоположные интересы и из столкновения их интересов рождается реальная картина экономической жизни. В этом смысле В. И. Ленин и говорит о группах людей, классах как творцах тех или иных форм жизни, имея в виду, например, рассмотренную им "подвижность" трудового населения, уход на заработки в далекие губернии, как характерную форму рождения рабочего класса, переход из крестьян в мастеровые, возрастающую "потребность... в союзе, в объединении"[44] для борьбы и т.д.; с другой стороны, - это активные действия помещиков, пытающихся помешать уходу крестьян, действия скупщиков, проникающих в деревню, и т.д.
В марксистско-ленинском понимании действие объективных экономических законов не исключает, а подразумевает субъективную заинтересованность, волю, инициативу, творчество людей. Раз перед нами законы антагонистического способа производства, значит любое экономическое явление, выгодное одним людям и группе людей, в конце концов обязательно невыгодно другим людям, другой группе людей. Всякое малейшее изменение в хозяйственной жизни осуществлялось одними при противодействии других, одними в ущерб другим, ибо даже простое улучшение быта, достатка трудящегося, например крестьянина, есть объективно изменение нормы эксплуатации в его пользу. Люди не сознавали общественных результатов своих усилий. [196/197] Но только через столкновение противоположно направленных стремлений осуществлялось действие объективных экономических законов в классовых антагонистических обществах. Чтобы избежать субъективизма в этом вопросе, достаточно только помнить, что марксизм показал сводимость всей пестроты индивидуальных стремлений в хозяйственной жизни к основным типам и группам, а последние целиком объясняются не зависящим от воли и сознания людей строем общественного производства, формой собственности на средства производства, разделяющей людей на классы. Классы - это и есть та объективная категория, которая объясняет субъективные взаимно противоположные действия людей в антагонистическом обществе.
Подчеркивание важности "экономического фактора" характерно для многих школ буржуазной исторической науки. В интересе к "экономической истории" самом по себе, который проявляют и современные буржуазные специалисты по средневековой эпохе, нет еще ничего марксистского, и он отнюдь не делает их сочинения более научными. Ленин много раз подчеркивал, что только теория классовой борьбы сделала историю наукой. Так, характеризуя главное в марксизме в статье "Карл Маркс", Ленин писал: "Что стремления одних членов данного общества идут в разрез с стремлениями других, что общественная жизнь полна противоречий, что история показывает нам борьбу между народами и обществами, а также внутри них, а кроме того еще смену периодов революции и реакции, мира и войн, застоя и быстрого прогресса или упадка, эти факты общеизвестны. Марксизм дал руководящую нить, позволяющую открыть закономерность в этом кажущемся лабиринте и хаосе, именно: теорию классовой борьбы"[45]. Разумеется, Ленин имеет тут в виду не всякую теорию классовой борьбы, которая, как известно, приемлема и для буржуазии, а марксистскую теорию классовой борьбы.
Представители экономического материализма обычно признают классовую борьбу. Однако это преимущественно борьба между буржуазией и дворянством или борьба трудящихся под руководством буржуазии против дворянства и абсолютизма в период разложения феодализма. В качестве главной причины классовой борьбы указывается именно разложение старого строя, несоответствие устаревших экономических отношений вызревающим новым производительным силам. Или экономические материалисты уверяют, что классовая борьба есть лишь второстепенное следствие, "внешнее проявление" присущего данному способу производства на всех ступенях его развития противоречия между характером производства и характером присвоения.
[197/198]
Так или иначе, но экономический материализм не признает действительной причины классовой борьбы. А она очень проста. Причину классовой борьбы марксизм-ленинизм указывает в самих производственных отношениях: в форме собственности на средства производства - отделении производителей от средств производства, в эксплуатации. Противоречие или несоответствие между производительными силами и производственными отношениями не порождает антагонизм классов, а создает объективные условия для победы того или иного класса и поэтому лишь заставляет еще острее проявляться классовую борьбу, которая на всех ступенях присуща производственным отношениям в классово-антагонистическом обществе.
Часть экономических материалистов составляют буржуазные историки хозяйства, не объявляющие себя марксистами, но испытавшие поверхностное влияние марксизма. Другая часть представителей экономического материализма выступает в роли марксистов. Если взять к примеру французскую историческую науку, то к первым можно отнести Марка Блока, ко вторым - Эрнеста Лабрусса.
Итак, экономический материализм - это в сущности то же, что легальный или катедер-марксизм, т.е. марксизм обезвреженный с точки зрения буржуазного мышления и вполне приемлемый для последнего. Вкратце экономический материализм может быть охарактеризован следующими чертами. Во-первых, для экономического материализма при характеристике экономики общества самыми важными и основными являются отношения обращения, рыночные отношения, а не отношения производства (отделение производителя от средств производства, соединение производителя со средствами производства через эксплуатацию). Во-вторых, для экономического материализма экономика в сущности не антагонистична; им учитываются интересы (выгоды) только одного из классов, эксплуатирующего класса, а эксплуатируемые, непосредственные производители, трактуются как пассивная величина, как объект, а не субъект истории, как пешки: их закрепощают, раскрепощают, меняют их экономическое положение и т.д. в зависимости исключительно от того, выгодно ли это господствующему классу; другими словами, экономический материализм учитывает только одну сторону антагонистической экономики. В-третьих, экономический материализм полагает, что надстройка, например централизованное государство, "отражает" базис, "порождается" экономикой (или напротив, "порождает" новую экономику), но не является средством борьбы классов. В-четвертых, экономический материализм игнорирует и отрицает роль борьбы народных масс в развитии и базиса, и надстройки.
Если марксизм говорит, что развитие экономического базиса общества совершалось независимо от воли людей, эконо[198/199]мический материализм толкует это в почти спиритическом смысле: экономика развивалась помимо людей, словно ее развивали не люди, а духи. На самом деле это положение марксизма вовсе не вычеркивает участия людей и их воли в экономической жизни, но указывает, что объективный результат не соответствовал их субъективным волям, ибо эти субъективные воли были направлены антагонистически друг к другу, противоречили друг другу. Экономика развивалась не помимо волевых действий людей, а посредством их действий, через столкновение их противоречивых интересов, - результат же независимо от их воли и их сознания оказывался таким, какого никто из них в отдельности не предвидел и не добивался.
Но именно любители такого "спиритического" толкования марксизма, негодующие от одной мысли, что классовая борьба может воздействовать на экономическое развитие, именно пламенные защитники "надчеловеческого" и "надволевого" экономического начала другой рукой самым нехитрым образом указывают на тех таинственных духов, которые формируют, по их мнению, скажем, феодальную экономику или капиталистическую экономику: феодализм "выгоден" феодалам, значит, они его и создали и видоизменяли согласно своим интересам, точно так же как капиталисты - капитализм. На поверку оказывается, что все разговоры о развитии экономики "независимо от воли людей" служат тут лишь для исключения воли части людей, а именно: эксплуатируемых производителей, трудящихся масс, народных низов.
Экономический материализм, отрицая, что экономика развивалась через столкновения антагонистических материальных интересов людей и классов, тем самым оказывается на деле просто буржуазным апологетическим учением, приписывающим господствующим, эксплуататорским классам творческую роль в развитии экономики. На словах - материализм, отрицание даже участия воли, сознания в экономическом развитии, на деле - чистейший идеализм, сводящий развитие способа производства к интересам и воле только одного класса, представлявшего незначительное меньшинство общества. Брентано, Зомбарт, Макс Вебер и другие буржуазные историки хозяйства искони отожествляли "капитализм" и "дух капитализма" с капиталистами и духом капиталистов. Капиталисты рассматриваются ими не как один из полюсов целого, т.е. капиталистического общества, а как олицетворение всего целого; развитие капитализма - это история буржуазии.
Точно так же экономический материализм в изучении средних веков отожествляет феодализм с феодалами и их интересами. Три формы феодальной ренты - отработочная, продуктовая и денежная - сменяли друг друга в изображении этой школы потому, что феодалы сначала довольствовались малым, за[199/200]тем их потребности выросли, а когда они цивилизовались настолько, что приобрели вкус к покупным иноземным товарам и заморским диковинкам, они стали требовать с крестьян деньги, много денег. В Восточной Европе им было "выгодно" сбывать хлеб за границу, поэтому они установили барщинную систему, в Западной Европе это было им "невыгодно", поэтому они установили систему сеньориальную и т.п. Конечно, расчеты и выгоды феодалов историк хозяйства должен учитывать. Ведь феодалы были не только одним из двух основных классов общества, но и господствовавшим классом. Они все оборачивали к своей выгоде и соответственно старались изменять хозяйственный строй. Но ведь это только одна сторона, один полюс феодальной действительности. Забыть о другой стороне - значит потерять научную почву под ногами и свести историю к произволу господ.
Вот чем оказываются на практике разговоры о стихийности экономического развития, не зависящего "ни от чьей воли": самодовольной ограниченностью буржуа, уверенного, что "ничья воля" никогда не препятствовала ему и его историческим предшественникам устанавливать такие порядки, какие им были "выгодны". Такова изнанка экономического материализма.
Представление экономического материализма, будто общество было всегда таким, каким его хотели сделать господствующие классы, совершенно ненаучно. Напротив, общественные условия "воспитывали" их. Европейские феодалы, явившись в качестве конквистадоров в Центральную и Южную Америку, где еще только формировалось рабовладение, превращались в рабовладельцев. Русские капиталисты-мануфактуристы в XVIII-XIX вв., находя возможность эксплуатировать крепостной труд, превращались в крепостников. Во всей истории капитализма мы видим многочисленные примеры того, что капиталисты весьма охотно вырождались в рабовладельцев при соответствующих условиях. Алчность эксплуататоров влекла их к низшим, пройденным формам эксплуатации, если окружающие общественные условия не противодействовали этому.
В. И. Ленин писал: "Только изучение совокупности стремлений всех членов данного общества или группы обществ способно привести к научному определению результата этих стремлений. А источником противоречивых стремлений является различие в положении и условии жизни тех классов, на которые каждое общество распадается"[46]. Господствующий класс всегда стремился к неограниченной эксплуатации, а угнетенный класс всегда стремился к возможно полнейшему освобождению от эксплуатации. Но объективные условия жизни общества, сте[200/201]пень развития производительных сил определяли "равнодействующую" этих стремлений: требовали от господствующего класса практиковать в средние века и новое время более смягченные формы эксплуатации, чем неограниченное рабство, а для трудящихся делали невозможным освобождение от эксплуатации, пока не созрели материальные предпосылки для социализма.
Ни о каком объяснении исторических явлений "экономикой", в смысле мирного самотека, плавного развития товарно-денежных отношений, абстрагируясь от классовых противоречий и классовой борьбы, не может быть и речи с точки зрения марксистско-ленинской науки. "Диалектика требует всестороннего исследования данного общественного явления в его развитии и сведения внешнего, кажущегося к коренным движущим силам, к развитию производительных сил и к классовой борьбе", - писал Ленин[47]. Всякий марксист, приступая к изучению классовой борьбы, должен сначала представить себе экономическое состояние общества - иначе он ничего не понял бы в классовой борьбе. Но ничего нельзя понять и в экономическом развитии, если забыть, что данное экономическое состояние способно превратиться в другое не иначе, как путем борьбы классовых интересов.
Экономический материализм готов допустить лишь одну единственную функцию у крестьянской борьбы, способную создавать движение, которое образует историю: буржуазную функцию. Крестьянская борьба признается прогрессивной, творческой силой истории лишь в той мере, в какой она содействует развитию и победам капитализма и сама является буржуазной. Это и отвечает представлению, что классовая борьба в феодальную эпоху является в основном борьбой между феодалами и буржуазией - между эксплуататорскими классами.
Лассальянцы, меньшевики, троцкисты, псевдомарксисты разнообразных толков всегда, говоря об истории, делали главный логический акцент на прогрессивности капитализма и буржуазии и, естественно, видели в крестьянстве, если оно выступало не под руководством буржуазии и не в борьбе за капитализм, лишь сплошную реакционную массу. Программные документы крестьянских восстаний звали обычно не вперед, а пытались остановить прогресс, ведший к капитализму, - утверждали они. Марксизм-ленинизм своим учением о крестьянстве и различных его элементах как союзниках и резерве пролетариата в буржуазно-демократической и социалистической революциях, напротив, показал, что крестьянское движение может быть прогрессивной силой не только, когда оно служит интересам буржуа[201/202]зии, но становится на другом этапе гораздо более прогрессивной силой, как раз выступая против буржуазии, если только им руководит революционно зрелый рабочий класс. В последнем случае перед основной массой трудящегося крестьянства открывается не капиталистическая, а социалистическая перспектива исторического развития.
Социал-демократические теоретики проблему крестьянских движений всегда трактовали только в плане "разложения" феодализма, хотя никому не приходит в голову видеть, скажем, в рабочем движении признак "разложения" капитализма, напротив, все знают, что рабочее движение характеризует всю историю капитализма. В отношении крестьянских движений эта ошибка проистекает из ложной посылки, что, раз перед нами "антифеодальное" движение, значит, оно должно представлять и некие "нефеодальные" отношения. Естественно в таком случае главное внимание уделять характеристике восстающих крестьян не как эксплуатируемых производителей, а как носителей начал буржуазной частной собственности и капиталистического накопления, словом, - как мелких буржуа. В таком случае антифеодальное восстание крестьян есть уже противопоставление феодализму в зачаточном виде будущего иного строя, капитализма. Но "антифеодальное" можно понимать и в другом смысле: как выражение борьбы противоположностей внутри феодального мира, как борьбу феодально-эксплуатируемых производителей против феодалов-эксплуататоров. Ведь рабы в древнем мире, восставая, отнюдь не выступали как предтечи нового строя, феодального, и все-таки в своей борьбе они должны рассматриваться как сила, антагонистическая рабовладельческому строю. Так можно рассматривать и крестьянство, борющееся против феодальной эксплуатации в средние века.
Крестьянское сопротивление феодальной эксплуатации развивалось по сложной исторической кривой. Но если брать большой масштаб, то можно сказать, что законом истории феодального общества было нарастание крестьянского сопротивления феодальной эксплуатации вместе с обострением коренного, классового экономического антагонизма феодального способа производства.
К концу средневековья феодальный базис был расшатан борьбой эксплуатируемых трудящихся масс. Что значит "расшатан"? Это значит, что для удержания данной системы эксплуатации требовалась все возрастающая роль надстройки, призванной охранять и защищать свой экономический базис. Но мы видим, что и при возрастающей роли надстройки, в частности, при гигантском усилении государственной власти, во второй половине средневековья происходило частичное раскрепощение крепостных - превращение их в лично свободных, в отхожих оброчников, вольнонаемных и т.д. А чем более это происходило, [202/203] тем более ощутимые новые удары наносились по надстройке, защищавшей самые основы феодального базиса. И в конце концов надстройка оказывается не в состоянии выдержать эти удары. Она рушится, а вместе с нею окончательно ликвидируется и старый базис.
Такова диалектика: феодализм погибает только тогда, когда сложились условия для нового способа производства капитализма, но сила, опрокидывающая феодализм, - это не сила, появившаяся на какой-то стадии развития феодализма, тем более не пришедшая извне, это основной класс самого феодального общества, возникший вместе с ним, развивавшийся вместе с ним и своей постоянной борьбой с ним заставлявший его "совершенствовать" методы эксплуатации и господства.
Имущественная дифференциация крестьянства вносила значительное осложнение в ход классовой борьбы. В крестьянских движениях, особенно в позднее средневековье и более всего в Англии, очень резко видны несовпадающие интересы и даже открытые противоречия различных групп и слоев крестьянства. Недооценивать роль дифференциации крестьянства в средневековых крестьянских движениях было бы грубой ошибкой, Но все же, поскольку существовал феодализм, борьба шла прежде всего по линии основного антагонизма феодального общества - между классом крестьян и классом феодалов. По отношению к феодальному способу производства крестьянство оставалось именно классом, одним классом, несмотря на дифференциацию в его рядах. Даже в буржуазной России, по словам В. И. Ленина, "против крепостничества, против крепостников-помещиков и служащего им государства крестьянство продолжает еще оставаться классом, именно классом не капиталистического, а крепостного общества..."; остаткам крепостного порядка враждебно "все крестьянство как целое"[48]. Как известно, на этом положении основывался стратегический лозунг партии по аграрному вопросу в буржуазно-демократической революции.
Что же делало крестьянство одним классом: присущие ему буржуазные черты или черты трудящегося, эксплуатируемого класса? Бесспорно, что на последнем этапе, в период подготовки и совершения буржуазной революции, буржуазно-собственнические тенденции увлекают за городской буржуазией широчайшие слои крестьянства, а не только зажиточную верхушку, кулачество. Однако и тут, как и на протяжении всей эпохи феодализма, не эта сторона является главной в истории крестьянских движений.
Даже при капитализме, как известно, в крестьянине борются [203/204] две души - эксплуатируемого труженика и мелкобуржуазного собственника. При феодализме же он выступает прежде всего как основной производитель материальных благ, как эксплуатируемый труженик, как неимущий (имеющий ничтожную лично-трудовую собственность, но не имеющий богатства). Отсюда неустранимое противоречие между интересами народных масс и интересами буржуазии даже в самых демократических из буржуазных революций. Только под руководством рабочего класса трудовое крестьянство может одержать подлинную победу, завершающую всю его многовековую борьбу.
[204/205]
СНОСКИ
[1] 1 См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 20, стр. 21.<<
[2] См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 16, стр. 213.<<
[3] См. Л. М. Мордухович. Очерки истории экономических учений. (От античных мыслителей до родоначальников буржуазной классической политической экономии). М., 1957.<<
[4] См. П. Г. Виноградов. Экономические теории средневековья. - "История экономической мысли", под ред. В. Я. Железнова и А. А Мануйлова, т. 1, вып. 3. М., 1916.<<
[5] См. К. Маркс. Теории прибавочной стоимости, ч. I. 1936, стр. 38. Взгляды меркантилистов представлены в сборнике "Меркантилизм", под ред. И. С. Плотникова. Л., 1935.<<
[6] К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, стр. 142.<<
[7] См. К. Маркс. К критике политической экономии, стр. 219-220.<<
[8] К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 87-88.<<
[9] The transition from feudalism to capitalism. A Simposium by P. Sweesy, H.K. Takahashi, R. Hilton, M. Dobb, C. Hill. London, 1954.<<
[10] Ю. А. Корхов. Дискуссия о переходе от феодализма к капитализму. - "Средние века", вып. XV, 1959.<<
[11] Fr. Graus. Die erste Kjise des Feudalismus. - "Zeitschrift für Qeschichtswissenschaft", 1955, № 4.<<
[12] M. Mollat, M. Pоstan, P. Jоhansen, A. Sapоri, Ch. Verlinden. L'économie européenne aux deux derniers siècles du Moyen-age. - "Comitato internazionale di scienza storiche. X Congresso internazionale di scienza storiche. Relazioni". Vol. VI. Firenze, [1955], p. 163. Критику этого взгляда см. в статье: Е. А. Косминский. Были ли XIV и XV века временем упадка европейской экономики. - "Средние века", вып. X. 1957.<<
[13] По поводу этой концепции см. А. Клима, И. Мацурек. Вопрос о переходе от феодализма к капитализму в Центральной Европе (XVI-XVIII вв.). - "Средние века", вып. XX, 1961; М. А. Барг. О так называемом "кризисе феодализма" в XIV-XV вв. (К историографии вопроса). - "Вопросы истории", 1960, № 8.<<
[14] М. А. Барг. К вопросу о начале разложения феодализма в Западной Европе. (О некоторых закономерностях феодально-денежной ренты). - "Вопросы истории", 1963, № 3.<<
[15] К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 201.<<
[16] К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 588.<<
[17] К. Маркс. К критике политической экономии, стр. 11.<<
[18] К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 175.<<
[19] Там же, стр. 164.<<
[20] См. К. Маркс. Формы, предшествующие капиталистическому производству. М., 1940, стр. 21.<<
[21] К. Маркс. Капитал, т. II, стр. 28.<<
[22] См. там же.<<
[23] Там же, стр. 27.<<
[24] Там же, стр. 28.<<
[25] См. там же, стр. 29.<<
[26] См. там же, т. I, стр. 176.<<
[27] Там же.<<
[28] К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 592.<<
[29] См. там же, стр. 176.<<
[30] К. Маркс. Капитал, т. II, стр. 113.<<
[31] Там же, стр. 114.<<
[32] Ф. Энгельс. Анти-Дюринг, стр. 256.<<
[33] К. Маркс. Капитал, т. I, стр. 121 (сноска).<<
[34] См. там же, стр. 588.<<
[35] См. там же, стр. 589.<<
[36] Там же, стр. 592.<<
[37] Там же, стр. 591.<<
[38] См. К. Маркс. К критике политической экономии, стр. 237.<<
[39] К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, стр. 108.<<
[40] Там же.<<
[41] "Ленинский сборник", XI, М., 1931, стр. 383.<<
[42] См. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 1, стр. 180.<<
[43] В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 3, стр. 601-602.<<
[44] В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 3, стр. 600.<<
[45] В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 26, стр. 58.<<
[46] В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 26, стр. 58.<<
[47] В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 26, стр. 223.<<
[48] В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 6, стр. 311.<<