В статье, посвящённой Учредительному конгрессу IV Интернационала, Троцкий оценил его созыв как крупный успех международной левой оппозиции, "Непримиримое революционное течение, которое подвергается таким преследованиям, каких не испытывало, пожалуй, никакое другое политическое течение мировой истории, снова показало свою силу, - писал он. - Преодолев все препятствия, оно собрало, под ударами могущественных врагов, своё международное совещание. Этот факт является безошибочным доказательством глубокой жизненности и непоколебимого упорства международных большевиков-ленинцев... Нужно, в самом деле, исключительно высоко ценить международную связь пролетарского авангарда, чтобы собрать воедино международный революционный штаб теперь, когда Европа и весь мир живут ожиданием надвигающейся войны".
Вакханалия развернувшегося во всём мире шовинизма, которая имеет своей целью преодолеть или приглушить невыносимые классовые противоречия, указывал Троцкий, ставит перед IV Интернационалом величайшие трудности. II и III Интернационалы парализуют и разлагают революционную волю трудящихся. "Никогда ещё путь мирового революционного движения не был загромождён такими чудовищными препятствиями, как ныне, накануне новой эпохи величайших революционных потрясений". В этих условиях рост IV Интернационала идёт медленнее, чем рассчитывали его основатели. "Несоответствие между нашими сегодняшними силами и завтрашними задачами нам гораздо яснее, чем нашим критикам. Но суровая и трагическая диалектика нашей эпохи работает на нас. Доведённые до последней степени ожесточения и возмущения массы не найдут другого руководства, кроме того, какое предлагает им Четвёртый Интернационал"[1].
Состояние отступления или, в лучшем случае, выжидания, в котором находился рабочий класс, особенно в Европе, Троцкий объяснял тем, что "трудящиеся массы всего мира находятся сейчас под гнётом страшных поражений, которые они потерпели в Италии, Польше, Китае, Германии, Австрии, Испании, отчасти во Франции и ряде мелких стран". Эта непрерывная цепь поражений обусловила податливость масс к социальной демагогии и патриотическому угару, которые разжигали господствующие классы капиталистических стран, равно как и лидеры II и III Интернационалов. "Правда, по отношению к Германии, Италии, Японии социал-демократы, как и коммунисты, являются пораженцами; но это значит лишь, что они борются против войны только в тех странах, в которых они не имеют никакого влияния. Чтоб подняться против милитаризма, массы должны были бы предварительно сбросить с себя опеку официальных Интернационалов. Это не простая задача. Она не будет разрешена ни в день, ни в месяц"[2].
В результате предательства революционного движения II и III Интернационалами значительная часть трудящихся впала в состояние отчаяния, делающего их добычей самых реакционных сил. Включая это понятие в своё определение фашизма, Троцкий писал: "Фашизм есть форма отчаянья мелкобуржуазных народных масс, увлекающих за собой в бездну и часть пролетариата. Отчаянье, как известно, наступает тогда, когда все пути спасенья отрезаны. Предпосылкой успехов фашизма явилось тройственное банкротство: демократии, социал-демократии и Коминтерна... Все три не приносят массам ничего, кроме отчаянья, и тем помогают торжеству фашизма"[3].
Такая слепая политика, по мнению Троцкого, диктовалась страхом всех этих сил перед социалистической революцией в Европе. Мюнхенское соглашение и успех Франко в Испании, во многом освободившие буржуазные правительства от этого страха, вместе с тем неумолимо приближали мировую войну.
Характеризуя этапы грядущей войны, Троцкий особое внимание уделял их зависимости от поведения не только ведущих политических лидеров, но и широчайших народных масс. "В месяцы надвигающейся военной опасности, как и в первый период войны, - писал он, - массами овладеют, с силой естественного рефлекса, "государственные", центростремительные, патриотические тенденции"[4]. Эти тенденции будут известное время сплачивать массы вокруг своих правительств. Однако в дальнейшем бедствия войны приведут массы к крайнему возмущению, которое должно будет, как считал Троцкий, завершиться глобальным революционным взрывом.
В этой связи Троцкий напоминал, что в годы первой мировой войны за её перерастание в международную социалистическую революцию выступала лишь небольшая группа интернационалистов. Однако именно им удалось на исходе войны пробудить и возглавить международное коммунистическое движение - самое массовое революционное движение в истории. По аналогии с этими событиями Троцкий полагал, что в ходе второй мировой войны массы, убедившись в банкротстве II и III Интернационалов, встанут под знамя нового, IV Интернационала. Именно этот Интернационал сумеет решить важнейшую историческую задачу, которую своими, империалистическими и варварскими методами пытается решить Гитлер и в решении которой он неизбежно потерпит историческую неудачу. Речь идёт об объединении Европы, диктующемся потребностями экономического и политического развития этого континента. Европейская социалистическая революция под водительством IV Интернационала положит начало Социалистическим Штатам Европы - ядру будущей мировой коммунистической интеграции.
Историки типа и уровня Волкогонова не раз заявляли, что внутренняя ущербность и несостоятельность марксизма проявилась в том, что прогнозы его теоретиков не реализовались. Мне кажется, что любой непредвзятый читатель этой книги будет, напротив, поражён тем, насколько близкими к истине оказались многие прогнозы Троцкого о характере будущей войны (см. гл. XXII). Но вместе с тем столь же бесспорно, что главный прогноз Троцкого - о перерастании второй мировой войны в победоносную международную социалистическую революцию - оказался далёк от реализации. В этой главе я попытаюсь рассмотреть, что отразилось в этом факте: уязвимость социального мышления Троцкого или же объективные противоречия исторического развития, подтвердившие основную логику его мышления.
В несоответствии (как будет показано дальше, частичном) предвидений Троцкого реальному ходу исторических событий, заключено, на мой взгляд, больше, чем просто ошибка исторического зрения. Поэтому следует более детально остановиться на судьбе прогнозов Троцкого, касающихся, во-первых, судеб СССР, и, во-вторых, судеб мирового капитализма в ходе и на исходе второй мировой войны.
Анализируя первую группу прогнозов, важно прежде всего подчеркнуть, что Троцкий разграничивал в них судьбы СССР и сталинской клики. Вопреки суждениям западной печати о предельном и бесповоротном ослаблении Красной Армии в результате сталинской чистки, он утверждал: "Сегодняшняя уничижительная оценка Красной Армии так же одностороння, как и вчерашняя вера в несокрушимость сталинского господства. Подложные обвинения и расстрелы вчерашних идолов вносят, разумеется, неуверенность и деморализацию в ряды армии. Однако смотры и маневры, обнаружившие пред иностранными генералами выносливость, подвижность и находчивость советского солдата и офицера, остаются реальностью, как и высокие качества советских танков и самолётов, отвага и искусство советских лётчиков"[5].
Троцкий не раз выражал уверенность в том, что социальные основы советского общества, под которыми он имел в виду национализированные формы собственности и плановое хозяйство, выдержат испытание войной и даже окрепнут в ней. Статью "Сталин - интендант Гитлера" он завершил следующими словами: "Война сметёт многое и многих. Хитростями, уловками, подлогами, изменами никому не удастся уклониться от её грозного суда. Однако наша статья была бы в корне ложно понята, если бы она натолкнула на тот вывод, будто в Советском Союзе сметено будет всё то новое, что внесла в жизнь человечества Октябрьская революция. Автор глубоко убеждён в противном. Новые формы хозяйства, освободившись от невыносимых оков бюрократии, не только выдержат огненное испытание, но и послужат основой новой культуры, которая, будем надеяться, навсегда покончит с войной"[6].
Сегодня очевидно, что действительность оказалась сложней и противоречивей этого прогноза, пронизанного оптимистическим духом (таков характер всех суждений о будущем, которые являются не только прогнозами, но одновременно - революционными лозунгами и программами). Советский Союз выдержал испытание войной и окреп в ней, но вместе с ним укрепился и сталинский тоталитаризм, распространивший своё влияние на новые страны, населённые третьей частью человечества. Троцкий, несомненно, переоценил революционные возможности, которые могли возникнуть в СССР в ходе войны. В этой переоценке отразились, однако, не только и не просто противоречия его социального сознания, но противоречивость самой исторической реальности 40-х годов.
Касаясь противоречий социального сознания Троцкого, следует прежде всего обратить внимание на то, что он неоднократно повторял: сталинский террор и внешняя политика сталинизма представляют собой не эпизоды исторического процесса, а "полное и окончательное социальное перерождение того, что было некогда большевистской партией"[7]. Такой вывод оставлял открытым вопрос о том, каким образом могут возродиться в СССР революционные, подлинно большевистские силы, способные свергнуть сталинский режим. Кроме того, Троцкий не имел достаточно полных данных относительно масштабов учинённого Сталиным политического геноцида[8*]. Он вынужден был пользоваться официальными советскими данными, согласно которым число исключённых из ВКП(б) за 1934-1939 годы оценивалось в полмиллиона человек[9] (цифра, заниженная по крайней мере в 3-4 раза). "Троцкий лучше, чем кто-либо другой знал, что лишь ничтожная часть террора проявилась на процессах, - писал И. Дойчер. - Он мог только догадываться о творимом в тайне. Но даже он не мог постичь всю правду. А если бы даже и мог, то едва ли сумел бы понять всё происходящее и осознать последствия этого в немногие оставшиеся ему годы. Он по-прежнему полагал, что антисталинистские силы, способные выразить свои цели и политически эффективные, вскоре выйдут на авансцену и в особенности что они смогут свергнуть Сталина во время войны, приведя её к победоносному и революционному завершению. Он всё ещё надеялся на возрождение старого большевизма, о силе и глубоком влиянии которого невольным доказательством служили бесчисленные крестовые походы Сталина... Он не знал, что все антисталинистские силы были ликвидированы, что троцкизм, зиновьевизм и бухаринизм - всё потонуло в крови, как некая Атлантида, исчезло с политического горизонта. Он был единственным выжившим атлантом"[10].
Последствия сталинского террора, как справедливо замечал Дойчер, выразились в том, что "в последние 15 лет сталинского правления в советском обществе не осталось ни одной группы, даже в тюрьмах и лагерях, способной бросить ему (Сталину) вызов... (Такова была аморфность народного мышления, что даже после смерти Сталина не могло возникнуть никакого антисталинского движения снизу, из глубин советского общества, а реформы самых анахронических сторон сталинистского режима могли быть проведены только сверху бывшими наёмниками и соучастниками Сталина)"[11].
Эта логика надстроечных, социально-психологических процессов, закрепляемых тоталитарным контролем над всеми проявлениями духовной (не говоря уже о политической) жизни и свирепостью полицейского аппарата ко всякому, а особенно к "троцкистскому" инакомыслию, оказалась сильнее, чем логика развития социального фундамента советского общества, требовавшая ликвидации сталинистского режима.
Было бы неверным однозначно оценивать состояние массового сознания в эпоху сталинизма. В нём присутствовали не только ослепление, оболваненность и покорность, но также громадная ненависть и гнев по отношению к бюрократии и сталинскому режиму, которые, однако, по справедливому суждению Дойчера, "были загнаны внутрь, где сберегались на будущее"[12]. Эти социальные чувства нашли отражение в лучших произведениях советской литературы (наиболее значимыми из них являются романы "Жизнь и судьба" В. Гроссмана, "Страх" и "Прах и пепел" А. Рыбакова, политическая лирика А. Ахматовой). Достаточно было приоткрыть клапаны и дать известный простор свободной духовной и политической деятельности, чтобы эти чувства претворились на рубеже 90-х годов в массовый социальный протест. Другое дело, что отсутствие в стране прогрессивных политических сил позволило силам реакции направить этот протест в сторону, глубоко противоположную подлинным интересам советского народа.
Возвращаясь к прогнозам Троцкого о судьбах СССР, замечу, что они включали и вариант союза СССР и западных демократий, направленного против фашистского блока. Однако Троцкий не учитывал того, что этот союз будет способствовать укреплению сталинского режима.
"Если бы СССР в союзе с демократиями вышел из войны победоносным, - писал он, - то по дороге к победе он наверняка ослабил бы и сбросил нынешнюю олигархию"[13]. Этот прогноз также оставлял открытым вопрос о том, каким образом могли возродиться и консолидироваться революционные силы в СССР, тем более в обстановке освободительной войны с фашизмом, требующей сплочения народа вокруг его руководства.
Тот факт, что Сталин сумел удержать народ в узде даже в самые критические моменты для его режима, не опровергает его характеристики Троцким как "выдающейся посредственности". За посредственные, мягко говоря, качества Сталина как политика (особенно в период, предшествовавший нападению Гитлера на СССР) и полководца, советский народ заплатил миллионами жизней. Сталин был плоть от плоти и кровь от крови термидорианской бюрократии, которая и после его смерти не выдвинула из своих рядов ни одного политического деятеля, сколько-нибудь сравнимого по интеллектуальным и нравственным качествам с Лениным и Троцким. Напротив, все "наследники Сталина", вплоть до Горбачёва и Ельцина были ещё более ограниченными и недальновидными эмпириками, чем Сталин. Но Сталин действовал в такую эпоху, когда ошибки в политике оплачивались не только огромными экономическими и духовными потерями, но и бесчисленными человеческими жертвами. И если Советский Союз смог выстоять во второй мировой войне, то только потому, что вектор мирового развития был в то время направлен в сторону социализма.
Секрет победы СССР во второй мировой войне заключался не в государственной и полководческой мудрости Сталина, а в героизме и стойкости советского народа, в новой приливной войне освободительного движения в Европе и Азии, в глубине всеохватывающего кризиса капитализма, из которого в 40-е годы имелся революционный выход, заблокированный сталинизмом.
Троцкий не раз называл Сталина агентом империализма. Это определение следует понимать, конечно, не в прямом смысле, а как характеристику объективного содержания сталинской внешней политики, отражавшей на определённых этапах истории интересы классовых сил, враждебных международной социалистической революции. Но в годы второй мировой войны произошло то, чего Троцкий не предвидел: "солидарность" трёх фактических диктаторов (Сталин, Черчилль и Рузвельт), вершивших судьбами всего человечества, приняла такие формы и масштабы, которые в конечном счёте позволили сохраниться и капитализму, и сталинизму. Подобно двум лидерам капиталистического мира, "коммунист" Сталин руководствовался не революционно-интернационалистскими целями, а геополитическими соображениями, на основе которых он вёл политический торг со своими партнёрами.
Троцкий не предвидел и масштабов военной и материальной помощи, которую оказали США и Англия в годы войны Советскому Союзу. Эта помощь, явившаяся одним из решающих условий победы антифашистской коалиции, в то же время укрепила сталинистский режим, расширивший сферу своей геополитической экспансии от Восточной Германии до Северной Кореи.
Троцкий не предвидел и того, что три мировых диктатора смогут продиктовать условия мира побеждённой Германии (без закрепления их каким-либо международно-правовым документом типа мирного договора) и поделить мир на сферы своего влияния. Он не предвидел, как отмечал Дойчер, "положения, сложившегося во время и после второй мировой войны, когда ход классовой борьбы на Востоке и Западе управлялся, а в определённом смысле извращался сначала союзом между сталинской Россией и Западом, а затем их антагонизмом, захватившим весь мир"[14].
Констатируя факт перехода под сталинский контроль трети человечества, псевдоисторики типа А. Солженицына и Д. Штурман разражаются ожесточёнными филиппиками в адрес Черчилля и Рузвельта за то, что они "позволили" Сталину подчинить своему господству или влиянию около пятнадцати стран в Европе и Азии. По логике этих рассуждений выходит, что будь эти лидеры капиталистического мира более дальновидными и твёрдыми, они сумели бы "отбросить" Советский Союз, революционный Китай и другие страны, где утвердились новые режимы, основанные на национализированной собственности и плановом хозяйстве. Похоже, что подобные авторы были бы удовлетворены, если бы такой результат был достигнут даже ценой атомной войны.
Конечно, загнивающий капитализм XX века не рождал гениальных политических деятелей. Однако едва ли кто-либо станет отрицать, что и Черчилль, и Рузвельт были самыми выдающимися капитанами капиталистического мира в нашем столетии и осознавали интересы своего класса не хуже, чем их запоздалые критики. Но они были достаточно проницательными и в том, чтобы осознать возможность революционного взрыва на исходе мировой войны. Оградить капиталистический строй от революционных потрясений в крупнейших странах Европы они могли лишь путём негласной, чисто империалистической сделки со Сталиным, который "в обмен" на "право" насаждения угодных ему режимов в странах Восточной Европы отдал приказ компартиям Франции и Италии разоружить рабочих и не доводить дело до схватки с буржуазными режимами.
В прогнозах Троцкого неизменно присутствовала идея о связи судеб СССР с судьбами международной революции. Он не раз подчёркивал, что решающая роль в пробуждении и активизации подлинно социалистических сил в Советском Союзе будет принадлежать революционному движению в передовых капиталистических странах. Он хорошо помнил опыт первой мировой войны, которая началась после длительного периода капиталистического просперити и тем не менее привела к революционизации масс во всех воюющих странах. Подобно этому, вторая мировая война, возникшая после длительной череды кризисных явлений в капиталистическом мире, по его мнению, должна была вывести массы из временной спячки и повсеместно поднять их на революционную борьбу, которая достигнет уровня, далеко превосходящего её размах на исходе первой мировой войны. Троцкий считал исключённой такую возможность, чтобы мировой капитализм, ослабленный экономическими и политическими кризисами 30-х годов, вышел невредимым из социальных потрясений, которые неминуемо принесёт новая мировая война.
Этот исторический прогноз осуществился в том смысле, что на исходе второй мировой войны антифашистское сопротивление в большинстве стран Европы и Азии стало перерастать в антиимпериалистические и национально-освободительные движения. Сама мировая война, явившаяся продуктом противоречий мирового империализма, с небывалой силой способствовала дальнейшему обострению этих противоречий. Ещё до её завершения или вскоре после неё вспыхнули революционно-освободительные войны в Греции, Индокитае, Алжире, Малайе, Индонезии и т. д. Некоторые из них продолжались годами и даже десятилетиями. Однако победу одержали в основном лишь национально-освободительные революции в странах Азии и Африки. Спонтанные (т. е. выросшие не на советских штыках) социалистические революции победили только в Китае, Вьетнаме, Югославии и Албании. Главным революционным последствием второй мировой войны стало крушение мировой колониальной системы, но не мирового капиталистического порядка.
Конечно, Троцкий никогда не придерживался идеи об абсолютном и автоматическом крахе капитализма. Он глубоко понимал всё значение субъективного фактора и потому неоднократно повторял на протяжении 30-х годов, что современный "исторический кризис человечества сводится к кризису революционного руководства[15*]"[16]. Без такого руководства рабочий класс неизбежно потерпит новые и даже более катастрофические поражения, чем те, которые он потерпел в 20-30-е годы.
Троцкий считал, что новое революционное руководство рабочим и национально-освободительным движением выдвинется в горниле битв будущей войны. Однако, как и в случае с Советским Союзом, он недооценил масштабов ущерба, нанесённого сталинизмом международному коммунистическому движению, - путём физического истребления одной части деятелей зарубежных компартий и деморализации другой их части. Даже те руководители коммунистических партий, которые отважились в 40-50-е годы бросить вызов сталинизму, были в предшествующие годы активными участниками истребительной войны против своих товарищей по партии (как Тито и его ближайшие соратники) или даже прямыми агентами НКВД (как И. Надь).
Что же касается компартий капиталистических стран, то не будь они ослаблены предшествующими фракционными расколами, отколами и чистками, не будь они подчинены прямому диктату Москвы, они могли бы оказаться способными возглавить возникший революционный подъём (прежде всего во Франции и Италии, где численность коммунистов за годы войны выросла в несколько раз), способный перерасти в международную социалистическую революцию. Троцкий не предвидел того, что коммунистические партии этих стран станут разменной монетой в империалистической сделке между тремя диктаторами, присвоившими себе право безраздельно распоряжаться судьбами мира и кроить по своему усмотрению его географическую карту.
В этом отношении особенно показательно отношение Сталина к героической борьбе греческого народа, которая с 1944 года велась под руководством Коммунистической партии Греции. Результатом партизанской войны, проводившейся Демократической армией Греции во главе с членом Политбюро ЦК КПГ Маркосом, стало создание Временного демократического правительства Греции на территории, контролируемой партизанскими силами. Руководство Болгарской и Югославской компартий считало, что СССР и страны народной демократии должны признать это правительство и усилить помощь греческим революционерам. Тогда Сталин вызвал руководителей этих партий в Москву и на встрече с ними, состоявшейся 10 февраля 1948 года, заявил: "Если вы не уверены, что партизаны победят, нужно свернуть партизанское движение. Американцы и англичане... в Греции хотят иметь базу и не пожалеют средств, чтобы сохранить там правительство, которое бы их слушалось"[17].
Возвращаясь к исторической ситуации 30-х годов, следует особо подчеркнуть, что ожидание международной революции как результата грядущей мировой войны было в то время чертой политического мышления отнюдь не только Троцкого. С одной стороны, многие деятели рабочего движения обращали внимание на объективные и субъективные факторы, способствующие революционизации масс в передовых капиталистических странах. Так, генеральный секретарь Всеобщей конфедерации труда Жуо говорил в 1939 году, что "Франция приближается к возобновлению классовых битв, ибо безработица возрастает, пролетариат левеет, а правительство Даладье-Бонне продолжает свои попытки ликвидировать социально-политическое завоевания Народного фронта". Жуо был убеждён, что это правительство неминуемо будет свергнуто в предстоящих столкновениях с левыми силами[18].
С другой стороны, буржуазные политические деятели не скрывали своих опасений относительно возможности завершения мировой войны международной социальной революцией. Так, известный американский дипломат Буллит ссылался на мнение военных экспертов, что война кончится "торжеством коммунизма во всех государствах"[19]. Английский премьер-министр Болдуин говорил в ноябре 1936 года, что нужно избежать войны, поскольку она послужит целям мировой революции[20]. Аналогичные суждения высказывал и Гитлер, перемешивая в них элементы блефа и свой страх перед революционным движением масс. Как сообщал в Москву посол СССР в Чехословакии Александровский, ссылаясь на сведения, полученные от чехословацких политических деятелей, Гитлер на переговорах с Чемберленом "прямо поставил перед ним вопрос о том, что не только война будет означать близкую социальную революцию, но даже просто неуспех Гитлера поведёт в конечном результате и в очень близком будущем к развалу национал-социалистской системы и к торжеству большевизма в Европе. Это якобы совпадало с оценкой Чемберлена, и отсюда его усердие в деле спасения Гитлера и его режима... К такому же убеждению быстро была приведена и Франция, а также правящая верхушка в самой Чехословакии. Отсюда понятна и естественна измена Франции, а также несомненна и измена в Чехословакии"[21].
Ещё более определённо Гитлер высказался 25 августа 1939 года, когда он ещё надеялся избежать вступления в войну Англии и Франции после его нападения на Польшу. В этот день состоялась беседа Гитлера с французским послом Кулондром, который заявил, что "в случае возникновения войны между Германией и Францией единственным победителем в ней будет Троцкий". На это Гитлер ответил как о само собой разумеющемся: "Я (это) знаю"[22].
Страх перед возможностью подъёма IV Интернационала, возглавляемого Троцким, в ходе будущей мировой войны характеризовал не только политиков и дипломатов капиталистического мира. Ещё в большей степени он был свойствен Сталину, который предпринял единственно доступные для него меры против превращения IV Интернационала в весомый фактор мирового политического развития.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Бюллетень оппозиции. 1939. № 70. С. 4-6.<<
[2] Бюллетень оппозиции. 1937. № 58-59. С. 8.<<
[3] Бюллетень оппозиции. 1939. № 70. С. 2.<<
[4] Бюллетень оппозиции. 1937. № 58-59. С. 14.<<
[5] Там же. С. 15.<<
[6] Троцкий Л. Д. Портреты революционеров. С. 146.<<
[7] Троцкий Л. Д. Сталин. Т. II. С. 181.<<
[8*] В зарубежной печати многие расстрелянные жертвы чистки, о судьбе которых официально не сообщалось в СССР, именовались "исчезнувшими".<<
[9] Бюллетень оппозиции. 1939. № 77-78. С. 9.<<
[10] Дойчер И. Троцкий в изгнании. С. 452.<<
[11] Там же.<<
[12] Там же. С. 447.<<
[13] Троцкий Л. Д. К истории русской революции. С. 409.<<
[14] Дойчер И. Троцкий в изгнании. С. 461.<<
[15*] Этим тезисом открывалась одна из наиболее фундаментальных работ Троцкого "Агония капитализма и задачи Четвёртого интернационала", именуемая также "Переходной программой".<<
[16] Бюллетень оппозиции. 1938. № 66-67. С. 2.<<
[17] Исторический архив. 1997. № 4. С. 99; Восточная Европа в документах российских архивов. 1944-1953 гг. Т. I. М.-Новосибирск, 1997. С. 760.<<
[18] Год кризиса. Т. II. С. 55.<<
[19] Год кризиса. Т. I. С. 111.<<
[20] 1939 год. Уроки истории. С. 60.<<
[21] Год кризиса. Т. I. С. 104.<<
[22] Le livre Jaune Francais. Documents diplomatiques. 1938-1939. Paris, 1939. P. 313.<<