Официальные идеологи КПСС, не отличавшиеся богатством исторического воображения, были настолько уверены в незыблемости и долговечности господствовавшего политического режима с его идеологической герметичностью, что полагали: правдивые научные исследования и художественные произведения о сталинском терроре смогут увидеть свет не ранее, чем через столетия. Именно такие сроки отводил Суслов для публикации романа В. Гроссмана "Жизнь и судьба".

Но действительность развивалась не по сценариям недальновидных и консервативных партократов, закосневших в сталинистских предрассудках. Изъятие темы массовых репрессий из официальной советской историографии фактически отдало эту тему на откуп зарубежной советологии и отечественному диссидентству. А поскольку после XX съезда КПСС было невозможно сохранять такую закрытость от внешнего мира и такую беспощадность к инакомыслию, как в сталинские времена, духовный вакуум в сознании советских людей стал заполняться идеологией, проникавшей через каналы самиздата и "тамиздата".

Серьёзный перелом в массовом сознании вызвала публикация за рубежом книги А. Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ", потайными путями проникавшей и широко распространявшейся в СССР. Эта книга была воспринята советскими читателями как откровение прежде всего потому, что в ней были собраны многочисленные "человеческие свидетельства", запрещённые к публикации в нашей стране. Казалось, что, наконец, сказана вся правда о государственном терроре в СССР. Между тем сам избранный Солженицыным жанр "устной истории", основанной исключительно на мемуарных источниках, не позволял представить полную и адекватную картину событий, происходивших в нашей стране до смерти Сталина. К тому же используемые источники зачастую предвзято переиначивались и истолковывались Солженицыным в целях подгонки их под авторскую концепцию, выводящую сталинский тоталитаризм из идеологии и революционной практики большевизма.

Новый всплеск общественного интереса к теме сталинского террора возник в годы политической встряски, официально именуемой "перестройкой". Открытие советских архивов обнаружило, что в них с бюрократической аккуратностью собирались все документы, вышедшие из недр партийных или гэбистских канцелярий. Фетишизм по отношению к продуктам канцелярского, в том числе палаческого пера в сталинские времена был столь велик, что на каждом деле заключённого значилась мистическая формула: "Хранить вечно".

Поток публикаций документальных материалов и воспоминаний о великой чистке вызвал живейший отклик общественного мнения, которое в конце 80-х годов оказалось погружённым в осмысление событий полувековой давности. Этим было вызвано увеличение в несколько раз тиражей периодических изданий, предоставивших свои страницы ранее запретным мемуарам, художественным произведениям и аналитическим статьям о событиях 20-30-х годов. Дальнейшее движение по этому пути позволило бы представить адекватную картину внутрипартийной борьбы в ВКП(б) и её террористического завершения. Однако очень скоро первые честные исследования трагических страниц отечественной истории были перекрыты валом массированной антикоммунистической пропаганды. "Демократическая" публицистика переключила свои усилия с критики сталинизма на механическое репродуцирование исторических версий идеологов первой русской эмиграции и наиболее реакционных западных советологов. Назначение этих идеологических операций было таким же, как назначение исторических фальсификаций сталинской школы: выжечь, обмануть, исказить, отравить историческую память и социальное сознание советского народа.

В ходе непрекращающегося и по сей день идеологического шабаша позиции "демократов" и их "национально-патриотических" оппонентов парадоксальным образом сомкнулись в отвержении большевизма и Октябрьской революции. Само понятие "большевизм" стало наиболее бранным словом как в "правой", так и в "левой" публицистике, хотя конечные выводы этих идеологических течений оказались прямо противоположными. Если "демократы" выводят сталинский тоталитаризм из якобы изначальной "утопичности" и "преступности" большевистских идей, то "патриоты" (включая тех, кто называет себя коммунистами), напротив, всё более оправдывают и превозносят сталинизм, противопоставляя его большевизму.

Многие сталинисты приближаются к пониманию социально-политического смысла великой чистки, считая её рубежным пунктом в развитии советского общества, знаменовавшим окончательный разрыв сталинизма с идейно-политическим наследием Октябрьской революции. Такого рода концепция выдвигается, например, в работах эмигранта А. Зиновьева, внёсшего в недавнем прошлом, пожалуй, второй по значимости (после Солженицына) вклад в поношение всей послеоктябрьской истории, а ныне превратившегося в откровенного апологета Сталина и сталинизма. Отвергая представление о КПСС как о политической партии, возникшей до Октябрьской революции и связанной идейной преемственностью с большевизмом, Зиновьев называет её детищем Сталина, созданным "в жестокой борьбе с представителями ленинской гвардии"[2].

Аналогичные мысли, типичные для современных "державников" и "государственников", ещё более определённо формулирует публицист С. Кара-Мурза, исходящий их взгляда на Россию как особое, непохожее на остальной мир "традиционное общество", взорванное Октябрьской революцией и восстановленное Сталиным. На этом основании он прямо объявляет сталинизм "реставрацией после революции (с жестоким наказанием революционеров)"[3]. Как сможет убедиться читатель этой книги, подобные суждения излагались, только более квалифицированно, ещё в 30-е годы идеологами правого крыла русской эмиграции.

Идеологический "ренессанс сталинизма" оказался возможным потому, что на протяжении последнего десятилетия "разборка" нашего исторического прошлого велась на уровне не серьёзного научного исследования, а легковесных публицистических перебранок и эскапад, а ходе которых беззастенчиво игнорировались или извращались действительные исторические факты.

Сопоставление исторических версий "демократического" и "национал-патриотического" толка подтверждает правоту известной мысли Гёте: "Говорят, что посредине между двумя противоположными мнениями лежит истина. Никоим образом: между ними лежит проблема"[4].

Сложность научной разработки проблематики, связанной с великой чисткой, определяется прежде всего тем, что последняя ни по своему характеру, ни по своим масштабам не имеет прецедентов и аналогов в политической истории человечества. В этом - её отличие, например, от гражданской войны 1918-1920 годов, в которой можно найти немало общего с другими великими гражданскими войнами.

В начале 30-х годов Троцкий предполагал написать книгу "1918 год", в которой он намеревался сравнить гражданскую войну в Советской России с войной между северными и южными штатами в Америке. В интервью агентству "Associated Press America" он говорил, что американских читателей должны будут поразить аналогии между этими войнами, как они поражали его самого при изучении гражданской войны в США[5].

Несколько поколений советских людей по праву гордились победой революционного народа над совокупными силами белых армий и иностранных интервентов, подобно тому, как американцы и ныне гордятся победой северян в гражданской войне 60-х годов прошлого века. Трагической полосой в развитии советского общества они считали годы насильственной коллективизации и великой чистки - двух фактически гражданских войн, в которых число жертв было значительно большим, чем в гражданской войне 1918-1920 годов.

Если насильственная коллективизация сопровождалась ответными вооружёнными выступлениями крестьян, то великая чистка на первый взгляд представляется пароксизмом бессмысленного иррационального насилия. Даже многие серьёзные исследователи сводят её политическую функцию исключительно к устрашению народа и тем самым - к предупреждению всякого сопротивления господствующему режиму. Такая концепция, сохраняя многочисленные белые пятна в истории советского общества, сводит сложную и противоречивую картину исторических событий к упрощённой схеме: всемогущий Сталин, всецело подчинившаяся ему партия и рабски бессловесный народ.

Заполнение белых пятен и введение на основе этого в исторический анализ нового слагаемого - сопротивления подлинно коммунистических сил сталинскому режиму - приводит к выводу, что сталинизм был способен подавить это нарастающее сопротивление лишь применением государственного террора в таких формах и масштабах, которые ещё не встречались в человеческой истории.

С этих позиций в моей предыдущей книге "1937" освещались механизм возникновения и первые этапы великой чистки. Книга "Партия расстрелянных", представляющая самостоятельное историческое исследование, является продолжением этой работы. В ней анализируются события, охватывающие период с июня 1937 до конца 1938 года, рассматриваются политические субъекты и социальные объекты великой чистки, её восприятие различными социальными группами в СССР и политическими силами за рубежом.

Как и в моих предшествующих работах, посвящённых истории внутрипартийной борьбы в ВКП(б) и международном коммунистическом движении, главное внимание уделяется противостоянию и борьбе сталинизма и троцкизма. Логика этой борьбы, в которой идейная сила каждого из этих политических течений была обратно пропорциональна его материальной мощи, вела не только к физическому истреблению приверженцев левой оппозиции, но и к ликвидации по крайней мере двух поколений большевиков, подготовивших и отстоявших Октябрьскую революцию. Специфика этого истребительного похода против большевизма состояла в том, что он вёлся сталинской кликой под прикрытием большевистской фразеологии и символики. Бесчисленные судебные и внесудебные подлоги строились с учётом социалистических начал, преобладавших тогда в массовом сознании. Иными словами, для зверского подавления великого революционного движения изнутри использовались политические лозунги, заимствованные у самого этого движения.

Само название этой книги взято по аналогии с выражением "партия расстрелянных", которым именовали коммунистическую партию Францию, ставшую главной силой антифашистского сопротивления и главным объектом гитлеровского террора в этой стране. С ещё большим основанием это выражение применимо к большевистской партии, члены которой составили не менее половины жертв великой чистки. 1936-1938 годы стали годами окончательной замены ленинской партии сталинской, годами ликвидации большевизма как массовой политической и идеологической силы.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Твардовский А. Поэмы. М., 1988. С. 327-330.<<

[2] Правда. 1995. 17 мая.<<

[3] Правда. 1995. 24 мая.<<

[4] Гете И. В. Избранные сочинения по естествознанию. М., 1957. С 393.<<

[5] Бюллетень оппозиции. 1932. № 23. С. 9.<<

Глава I