После известий о втором аресте сына, не оставлявших сомнений в его дальнейшей участи, Н. И. Седова послала в печать обращение "К совести мира", в котором с отчаяньем писала о невиновности и честности Сергея. "Выступил ли кто-нибудь в его защиту? - позднее вспоминала она. - Кроме наших друзей, никто... Лев Давидович был подавлен этим сообщением. "Возможно, моя смерть могла бы спасти Сергея", - говорил он мне, и временами я чувствовала, что он жалеет, что остался в живых"[1].
Глубоко потрясённый судьбой своего младшего сына, Троцкий обратил внимание на один, казалось бы, малозначимый аспект его "дела", за которым он увидел выражение одной из особенностей великой чистки.
"Мои сыновья со дня рождения носят фамилию своей матери (Седова), - писал Троцкий. - Никогда никакой другой фамилии у них не было - ни в школе, ни в университете, ни в дальнейшей деятельности. Что касается меня, то я в течение 34 лет ношу фамилию Троцкого. За советский период никто и никогда не называл меня фамилией моего отца (Бронштейн), как Сталина никто не называл Джугашвили... После того, однако, как мой сын Сергей Седов был привлечён по совершенно невероятному обвинению в подготовке истребления рабочих, ГПУ сообщило советской и иностранной печати, что "настоящая"(!) фамилия моего сына не Седов, а Бронштейн. Если б эти фальшивомонетчики хотели подчеркнуть связь обвиняемого со мной, они назвали бы фамилию Троцкого, ибо политически фамилия Бронштейн никому ничего не говорит. Но им нужно было другое, именно: подчеркнуть моё еврейское происхождение и полуеврейское происхождение моего сына... Если такие приёмы применяются на самых верхах, где личная ответственность Сталина совершенно несомненна, то нетрудно представить себе, что делается на низах, на заводах и особенно в колхозах"[2].
Явную антисемитскую направленность Троцкий усмотрел и в московских процессах, на которых непропорционально высокая доля подсудимых состояла из евреев. На первом показательном процессе евреями были 10 подсудимых (из 16), на втором - 8 (из 17). Особенно чудовищным Троцкий считал то обстоятельство, что якобы засланные им в СССР террористы, одновременно работавшие на гестапо, оказались все, как на подбор, евреями. Во всём этом Троцкий усматривал попытку Сталина эксплуатировать в борьбе с оппозицией сохранявшиеся в стране антисемитские настроения.
Эти заявления Троцкого были с возмущением восприняты за рубежом не только просталинскими, но и буржуазно-либеральными еврейскими кругами. Так, известный американский сионистский деятель Стефан Уайз мотивировал свой отказ принять участие в комиссии по расследованию московских процессов тем, что Троцкий ведёт себя недобросовестно, поднимая в связи с этими процессами еврейскую тему. "Если и другие его обвинения, - заявлял Уайз, - столь же беспочвенны, как его жалоба по поводу антисемитизма, ему вообще нечего сказать".
Отвергая утверждения Троцкого о сохранении в СССР антисемитизма, главный редактор нью-йоркской газеты "Дер Тог" Б. Ц. Гольдберг писал: "Чтобы победить Сталина, Троцкий находит возможным изображать СССР страной антисемитизма... Разве это правда, г. Троцкий? Разве честно писать об этом, когда это не так? ... Мы привыкли смотреть на Советский Союз как на наше единственное утешение в смысле антисемитизма... Потому-то и непростительно, что Троцкий предъявляет такие необоснованные обвинения Сталину"[3].
Примечательна дальнейшая политическая судьба Гольдберга. В начале 1941 года группа сотрудников газеты "Дер Тог" пыталась изгнать его из редакции "за связь с Коминтерном и ГПУ". В годы войны Гольдберг неоднократно посещал Советский Союз, где удостоился приёма у Калинина и Мануильского. В 1949 году министерство юстиции США предложило ему зарегистрироваться как иностранному агенту. В том же году МГБ "включило" Гольдберга в дело Еврейского Антифашистского Комитета (ЕАК), с деятелями которого он часто встречался в 40-е годы. Одним из главных обвинений, предъявлявшихся членам этого комитета, было обвинение в передаче Гольдбергу шпионских сведений для ЦРУ.
На протяжении многих лет обвинения Сталина в антисемитизме отвергались не только зарубежными еврейскими кругами, но и деятелями русской эмиграции. Израильский историк Негава рассказывает, что даже в 1952 году, т. е. в момент кульминации государственного антисемитизма в СССР, Керенский заявил ему, что в Советском Союзе с антисемитизмом давно покончено, а утверждения о существовании там антисемитизма являются измышлением сторонников холодной войны[4].
Подобные суждения разделялись и многими деятелями западной интеллигенции, принявшими на веру заявление Сталина, сделанное в 1931 году в ответ на запрос о положении евреев в СССР, поступивший от Еврейского телеграфного агентства, находившегося в США. Здесь Сталин не скупился на самые крепкие слова по поводу антисемитизма. "Национальный и расовый шовинизм, - утверждал он, - есть пережиток человеконенавистнических нравов, свойственных периоду каннибализма. Антисемитизм как крайняя форма расового шовинизма, является наиболее опасным пережитком каннибализма". Сталин сообщал, что "в СССР строжайше преследуется законом антисемитизм, как явление, глубоко враждебное Советскому строю. Активные антисемиты караются по законам СССР смертной казнью"[5].
Едва ли можно считать случайностью то обстоятельство, что Сталин впервые опубликовал это интервью в Советском Союзе 30 ноября 1936 года, т. е. в промежутке между двумя московскими процессами. Если публикация Еврейского телеграфного агентства в начале 30-х годов могла остаться не замеченной многими деятелями западной интеллигенции, то теперь публикация столь ответственного заявления на страницах "Правды" создавала Сталину прочную репутацию "непримиримого и заклятого врага антисемитизма"[6].
С доверием восприняв это заявление Сталина (как, впрочем, и другие его демагогические заявления), многие западные интеллигенты сочли указание Троцкого на антисемитский аспект московских процессов измышлением, продиктованным его личной ненавистью к Сталину. Некоторые из них обратились к Троцкому с вопросами, смысл которых формулировался в следующих словах: "Как можно обвинять Советский Союз в антисемитизме? Если СССР антисемитская страна, то что же вообще остаётся?" Такие возражения и недоумения, подчёркивал Троцкий, "исходят от людей, которые привыкли фашистскому антисемитизму противопоставлять эмансипацию евреев, совершённую Октябрьской революцией, и которым теперь кажется, что у них вырывают из рук спасательный круг"[7].
Троцкий обращал внимание на то, что в 30-е годы "широкие круги еврейской интеллигенции... поворачивались в сторону Коминтерна не из интереса к марксизму и коммунизму, а в поисках опоры против агрессивного антисемитизма", ставшего государственной политикой в Германии[8]. Естественно, что в этой среде указания на антисемитизм Сталина воспринимались едва ли не как кощунственные.
Разъяснение вопроса об антисемитизме в СССР Троцкий считал столь важным, что посвятил ему специальную статью "Термидор и антисемитизм". Здесь он прежде всего напоминал о том, насколько широко антисемитизм был распространён в царской России, которая славилась не только периодическими еврейскими погромами, но и существованием большого числа черносотенных изданий, выпускавшихся крупным для того времени тиражом. Хотя Октябрьская революция ликвидировала бесправие евреев, это отнюдь не означало, что она одним ударом смела антисемитизм. "Одни лишь законодательные акты ещё не меняют людей, - писал по этому поводу Троцкий. - Их мысли, чувства, взгляды зависят от традиций, материальных условий жизни, культурного уровня и пр. Советскому режиму нет ещё и двадцати лет. Старшая половина населения воспиталась при царизме. Младшая половина очень многое восприняла от старшей. Уже одни эти общие исторические условия должны заставить мыслящего человека понять, что, несмотря на образцовое законодательство Октябрьской революции, в отсталых массах могут сохранять ещё большую силу националистические и шовинистические предрассудки, в частности антисемитизм"[9].
Вместе с тем Троцкий считал недостаточным объяснение живучести антисемитских настроений в Советском Союзе только пережитками прошлого. Он обращал внимание на новые социальные факторы, возникшие при Советской власти и создающие почву для возрождения антисемитизма. Советские евреи принадлежали в основном к городскому населению и составляли его весьма значительную долю на Украине, в Белоруссии и на большей части территории России. Утвердившийся в СССР бюрократический режим "нуждается в таком количестве чиновников, как никакой другой режим в мире. Чиновники вербуются из более культурного городского населения. Естественно, что евреи занимают в среде бюрократии непропорционально большое место. Можно, конечно, на этот факт закрывать глаза и ограничиваться общими фразами о равенстве и братстве. Но политика страуса ни на шаг не продвинет нас вперёд".
В условиях бедности и малокультурности основной части населения, продолжал Троцкий, восприятие социальных антагонизмов легко сублимируется в настроения национальной недоброжелательности и вражды. "Ненависть крестьян и рабочих к бюрократии есть основной факт советской жизни... Даже априорно невозможно допустить, чтобы ненависть к бюрократии не принимала антисемитской окраски, по крайней мере там, где чиновники-евреи составляют значительный процент населения"[10].
Троцкий отмечал, что в оживлении антисемитских предрассудков известная доля вины лежала на самих чиновниках и интеллигентах из еврейской среды. В этой связи он напоминал о своём выступлении на республиканской партийной конференции Украины в 1923 году, где он заявил о том, что каждый чиновник должен уметь говорить и писать на языке окружающего коренного населения. Это требование, прямо вытекающее из принципов большевистской национальной политики, было встречено с недовольством и иронией определённой частью еврейской интеллигенции, которая говорила и писала по-русски и не желала учиться украинскому языку.
К этим социологическим факторам прибавилось разжигание антисемитских настроений политикой Сталина, продиктованной стремлением бюрократии выйти из социальной изоляции. Эта политика, наряду с созданием вокруг бюрократии относительно широкого слоя новой аристократии с помощью экономических и политических мер (чрезмерно высокие заработки стахановцев, непропорциональные результатам их труда, введение чинов, орденов и т. д.) и с псевдосоциалистической демагогией ("социализм уже построен", "Сталин даст, даёт, дал народу счастливую жизнь"), включала ещё и подлаживание к националистическим чувствам отсталых слоев населения. "Украинский чиновник, если сам он коренной украинец, неминуемо постарается в критическую минуту подчеркнуть, что он мужику и крестьянину свой брат, не какой-нибудь инородец, и во всяком случае, не еврей. В такого рода приёмах, нет конечно, - увы! - ни крупицы "социализма", ни даже элементарного демократизма. Но в том-то и дело, что привилегированная, боящаяся своих привилегий и потому насквозь деморализованная бюрократия представляет ныне самый антисоциалистический и самый антидемократический слой в советском обществе. В борьбе за своё самосохранение она эксплуатирует наиболее заскорузлые предрассудки и наиболее тёмные инстинкты"[11].
Троцкий приводил немало примеров того, как широко использовались антисемитские приёмы в борьбе с легальной оппозицией 20-х годов. Итогом этой кампании стало усиление соответствующих настроений в обществе. В качестве подтверждения можно привести данные, обнародованные на семинаре по антисемитизму, который проходил в 1928 году под руководством Ю. Ларина. Здесь рабочие-пропагандисты, собравшиеся со всех концов страны, приводили типичные вопросы, задававшиеся на различных собраниях. В ряду этих вопросов, отражавших традиционные формулы антисемитизма ("Почему евреи везде устраиваются на хорошие места?" "Почему евреи не хотят заниматься тяжёлым трудом?" "Не изменят ли евреи в случае войны?" и т. п.), важное место занимали и "новые" вопросы типа: "Почему партийная оппозиция на 76 % была из евреев?"[12]. Понятно, что сам этот фантастический процент был подсказан официальными агитаторами.
Новую вспышку антисемитизма провоцировали московские процессы. Наглядным показателем этого Троцкий считал тот факт, что в сообщении о процессе 16-ти ТАСС опубликовал, помимо политических псевдонимов главных подсудимых, под которыми они были известны массам, и их "истинные" фамилии (подобно тому, как это позднее было сделано в отношении Сергея Седова). "Имена Зиновьева и Каменева известны, казалось бы, гораздо больше, чем имена: Радомысльский и Розенфельд, - писал по этому поводу Троцкий. - Какой другой мотив мог быть у Сталина приводить "настоящие" имена своих жертв, кроме игры на антисемитских настроениях?"[13]
Наилучшим образом антисемитский аспект московских процессов, как и великой чистки вообще, почувствовали наиболее закоренелые враги большевизма. Писатель Л. Разгон в своих воспоминаниях рассказывает о беседах в Бутырской тюрьме с неким Рощаковским, видным русским аристократом, находившимся в дружеских отношениях с Николаем II. В начале 30-х годов Рощаковскому по его просьбе было разрешено вернуться из эмиграции в Советский Союз, где он был принят с почётом, осыпан привилегиями и даже встречался со Сталиным и Ворошиловым. Будучи арестован в 1937 году, он тем не менее говорил сокамерникам, что чувствует себя счастливым, наблюдая тюрьмы, "набитые коммунистами, этими, как их - коминтерновцами, евреями, всеми политиканами, которые так ничего совершенно не понимают, что же с ними происходит". Рощаковский уверял, что осуществлявшийся Сталиным антибольшевистский геноцид, неразрывно переплетённый с гонениями на "инородцев", предвещает "становление великого русского национального государства с его великими национальными задачами". В этом государстве, заявлял Рощаковский, возродится "государственный антисемитизм. И снова будет процентная норма в университетах, и снова перестанут принимать евреев в ведомство иностранных дел, в полицию, в жандармерию, выключат их из государственной элиты... В цивилизованной Германии малокультурный и малоцивилизованный Гитлер пришёл к власти, сказав: "Германия - для немцев!"... И у нас выкинут этот лозунг: "Россия - для русских!" Неминуемо, неизбежно! А за этим лозунгом пойдут все, для кого евреи - конкуренты! Пойдут чиновники, профессура, журналисты, литераторы"[14].
В то время такой прогноз мог показаться совершенно фантастическим подавляющему большинству современников, но не Троцкому, который писал, что "в истории не было ещё примера, когда бы реакция после революционного подъёма не сопровождалась разнуздыванием шовинистических страстей, в том числе и антисемитизма"[15]. Подтверждением этого стали итоги великой чистки, в которой доля евреев (как, впрочем, и других "инородцев" - финнов, эстонцев, латышей, поляков) многократно превышала их долю в населении страны. После 1938 года лишь немногие лица еврейской национальности оказались на руководящих постах в государственном и хозяйственном аппарате или в армии. Партийный аппарат, реально управлявший страной, был практически полностью "очищен" от евреев. Неизвестно, имелись ли на этот счёт какие-либо секретные инструкции, но фактом остаётся то, что среди аппаратчиков - "новобранцев 37 года", пришедших на смену прежней большевистской генерации, не было почти ни одного еврея. В ближайшем окружении Сталина сохранились лишь два еврея (Каганович и Мехлис), осуществлявшие антисемитские акции с не меньшим рвением, чем другие преступления сталинской клики.
В своих воспоминаниях С. Аллилуева возводит антисемитизм отца к его борьбе против Троцкого и левой оппозиции вообще. По её мнению, в процессе этой борьбы антисемитизм, насаждаемый Сталиным, возродился "на новой основе" и впоследствии стал воинствующей официальной идеологией, "распространялся вглубь и вширь с быстротой чумы"[16].
Тем не менее и сегодня сохраняются ложные представления о том, что антисемитизм на государственном и бытовом уровне возродился в СССР лишь во второй половине 40-х годов. Как приведённые выше факты, так и суждения Троцкого полностью опровергают эту версию. Если бы сталинская политика не способствовала в предвоенные годы реанимации антисемитских настроений, едва ли бы в Советском Союзе возник сильный всплеск антисемитизма в годы войны. В отличие от оккупированных стран Западной и Центральной Европы, откуда гитлеровцы вывозили евреев в концентрационные лагеря, скрывая замыслы их уничтожения, на оккупированных территориях Советского Союза истребление евреев осуществлялось в открытую, в том числе руками гитлеровских приспешников из местного населения. В те же годы на советской территории наблюдалось возрождение бытового антисемитизма, а в секретных циркулярах ЦК ВКП(б) указывалось на "чрезмерную" долю евреев в сферах науки, культуры и т. д.
Как писала Р. Б. Лерт, одна из немногих участников диссидентского движения 60-80-х годов, выступавших против существовавшего режима с коммунистических позиций, "антисемитизм стал вползать в нашу государственную и партийную политику сначала незаметно - ещё до войны, развернулся во время войны и полным цветом расцвёл в конце 40-х - начале 50-х годов"[17]. Но даже тогда антисемитизм был возведён в ранг государственной политики не открыто, как это произошло в гитлеровской Германии, а под прикрытием лживых лозунгов о борьбе с космополитизмом, сионизмом и т. д. Эта политика, при жизни Сталина осуществлявшаяся в изуверски-террористической форме (дело ЕАК, дело "врачей-убийц" и т. д.), после его смерти сохранилась в той части, которая касалась кадровых ограничений, ограничений на приём евреев в вузы и т. д. Такого рода практические меры сопровождались идеологическими вылазками оголтелых антисемитов, в которых имя Троцкого играло далеко не последнюю роль. Так, в повести Шевцова "Во имя отца и сына", вышедшей в начале 70-х годов, содержались выпады против Троцкого как "агента мирового сионизма", написанные слюной бешеной собаки.
Конечно, Шевцов должен был подчиняться законам сталинистской мимикрии, маскирующей зоологический антисемитизм идеологическими ярлыками. Ради такой мимикрии он вложил свои заветные мысли в уста одного из персонажей повести - еврея Герцовича, представленного в качестве старого большевика, к тому же репрессированного в годы сталинизма. Это призвано было придать убедительность утверждениям автора антисемитского пасквиля, которые высказывались от лица Герцовича: "Сионизм (в отличие от фашизма - В. Р.) идёт другим путём - скрытым, тайным, проникая во все жизненно-важные ячейки государств всего мира, подтачивая изнутри всё сильное, здоровое, патриотическое, прибирая к рукам, захватывая все главные позиции административной, экономической и духовной жизни той или иной страны. Как фашисты, так и сионисты люто ненавидят марксизм-ленинизм и его идеологию, в частности, идеи интернационализма, братства народов, с той лишь разницей, что сион охотно засылал свою агентуру в международное коммунистическое и рабочее движение. Иногда их агентам удавалось пробираться и к руководству компартий. И тут перед Герцовичем всегда вставал образ Иудушки-Троцкого (Бронштейна), которого он считал одним из типичных агентов сионизма, провокатором № 1". Чувствуя, что здесь он чересчур зарывается, Шевцов делал оговорку, что такие мысли представляли "личную точку зрения Арона Марковича, его собственный взгляд и убеждение, быть может, не совпадающее с теоретическими исследованиями философов и социологов"[18].
Далее Шевцов вкладывал в уста Герцовича похвалу Сталину за то, что он "освободил" Советский Союз от Троцкого. Заявляя, что Троцкий "рвался в диктаторы, рассчитывая руками желторотых юнцов разделаться с коммунистами", Герцович прибавлял: "Троцкий расставлял свои кадры в армии. И если б Сталин не разглядел его - что бы было? Кошмар похлеще гитлеризма. Я-то знаю. Пускай там что угодно говорят историки, а я знаю: между сионизмом и троцкизмом дорожка прямёхонькая... На чём они сходились? На жажде владеть миром... Троцкий был сионист и его так называемая партия - прямая ветвь сионизма"[19].
Таким образом, нынешние аргументы "Памяти", "баркашовцев" и других антисемитских клик были высказаны на страницах советской печати двадцать пять лет тому назад. Суждения, близкие тем, которые содержались в повести Шевцова, проникли ныне даже в программу КПРФ, где утверждается, что "носители мелкобуржуазной идеологии (внутри большевистской партии - В. Р.) рассматривали страну и государственную собственность как "добычу", подлежащую разделу. Первоначально их стремления прикрывались ложным, троцкистским толкованием интернационального долга Советской России"[20].
Свою лепту в разжигание ненависти к евреям и Троцкому вносили и украинские националисты. В 1963 году в журнале "Днипро" был опубликован роман А. Димарова "Шляхами життя". Одним из его центральных персонажей был начальник уездного ГПУ Соломон Ляндер, который "за образец взял себе Льва Троцкого, следуя ему во всём, даже в мельчайших деталях одежды, даже в жестах. А поскольку Россия могла вынести на своих плечах только одного Троцкого, Ляндер решил быть более скромным и удовлетвориться пока что ролью Троцкого уездного масштаба (курсив мой - В. Р.)". К этому автор прибавлял, что Ляндер унаследовал "от отца Герша, а отцом от деда Мотеле, а дедом от прадеда Хаима - ненависть к "этим проклятым хохлам"[21]. Примечательно, что бдительная "коммунистическая" цензура пропустила все эти пассажи, представлявшие фактическую проповедь национальной вражды, натравливание украинцев на евреев.
Следует ли после всего этого удивляться тому, что в годы "перестройки" и "демократических реформ" антисемитские настроения выплеснулись наружу, приведя к возрождению открыто черносотенных организаций со своими многочисленными изданиями и даже боевыми отрядами. При этом в антисемитской агитации заметное место заняли мифы о "зловещих троцкистских планах", смыкавшихся с "мировой стратегией сионизма". Не только в изданиях русских фашистов, но и в более "респектабельных" журналах "Наш современник", "Москва" и "Молодая гвардия" преклонение перед Сталиным как национальным вождём русского народа сочетается с озлобленными выпадами уже не против одного Троцкого, но и против всего большевизма, с объявлением Октябрьской революции "еврейской революцией" и т. д. Так семена, посеянные Сталиным в 30-е годы, дали обильные всходы в последующие десятилетия.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Sedova N. I. & Serge V. The Life and Death of Leon Trotsky. P. 219.<<
[2] Троцкий Л. Д. Преступления Сталина. С. 219-221.<<
[3] Цит. по кн.: Негава И. Вечный комиссар. Иерусалим, 1989, С. 151-152.<<
[4] Там же. С. 138.<<
[5] Сталин И. В. Соч. Т. 13. С. 28.<<
[6] Там же.<<
[7] Троцкий Л. Д. Преступления Сталина. С. 216.<<
[8] Там же. С. 85.<<
[9] Там же. С. 216-217.<<
[10] Там же. С. 217.<<
[11] Там же. С. 217-218.<<
[12] Ларин Ю. Евреи и антисемитизм в СССР. М.-Л., 1929. С. 241-242.<<
[13] Троцкий Л. Д. Преступления Сталина. С. 221.<<
[14] Разгон Л. Непридуманное. М., 1991. С. 77, 80-81.<<
[15] Троцкий Л. Д. Преступления Сталина. С. 221.<<
[16] Аллилуева С. Только один год. С. 159.<<
[17] Лерт Р. Б. На том стою. М., 1991. С. 249.<<
[18] Шевцов И. Во имя отца и сына. М., 1970. С. 378-379.<<
[19] Там же. С. 382-383.<<
[20] Правда. 1995. 31 января.<<
[21] Днiпро. 1963. № 10. С. 33.<<