Почему Сталин избрал первым объектом расправы не "троцкистов", а "зиновьевцев"? Это объяснялось, на наш взгляд, двумя обстоятельствами. Во-первых, Киров работал в Ленинграде - городе, партийная организация которого в середине 20-х годов почти целиком состояла из сторонников "новой оппозиции". Во-вторых, "зиновьевцы" и прежде всего их лидеры после разгрома объединённой оппозиции в 1927 году проявили намного большую готовность к отречениям и покаяниям, чем основная часть "троцкистов".
Только в январе-феврале 1935 года в Ленинграде было арестовано 843 члена бывшей "новой", или "ленинградской оппозиции". Многие из них до этого времени прошли уже не один круг репрессий. Так, Я. С. Цейтлин - в прошлом секретарь ЦК комсомола - был в начале 1933 года арестован и исключён из партии как организатор подпольной троцкистско-зиновьевской группы. На следствии единственным своим проступком Цейтлин признал тот факт, что он не передал в контрольную комиссию, а уничтожил "подсунутый ему неизвестным лицом старый документ (письмо Троцкого о лишении его гражданства СССР)". 17 июня 1933 года Партколлегия ЦКК восстановила Цейтлина в партии. Ежов в записке Кагановичу опротестовал это решение, ссылаясь на то, что Цейтлин был осуждён коллегией ОГПУ к ссылке. 27 августа Президиум ЦКК отменил постановление Партколлегии и исключил Цейтлина из партии. В августе 1934 года он снова был восстановлен - на этот раз кандидатом в члены ВКП(б). 8 декабря Цейтлин успешно прошёл проверку районной комиссии по чистке партии, а буквально на следующий день был арестован и исключён из партии "как контрреволюционер"[1].
16 декабря очередь дошла до Зиновьева и Каменева. После возвращения из второй ссылки они вели себя крайне осторожно. У Зиновьева сохранялась надежда, что Сталин привлечёт его и Каменева на "настоящую" работу, на которой они помогли бы исправить ошибки, улучшить партийный режим и т. д.[2]. Каменев смотрел на своё положение более трезво, хотя он и был выдвинут в 1934 году на ряд ответственных постов. Постановлением Политбюро от 4 мая он был утверждён директором Института литературы им. Горького, а постановлением ЦК от 1 сентября - членом правления и президиума Союза советских писателей. Инициатором этих назначений был Горький, который, по свидетельству Бухарина, хотел видеть Каменева "лидером советской литературы"[3]. Об этом было известно в литературных кругах, где предполагалось, что Каменев выступит с докладом на съезде писателей и что ему вообще на этом съезде будет принадлежать ведущая роль. Такого, правда, не произошло, но Каменев действительно связал свои интересы всецело с художественной литературой и литературоведением. К. Чуковский вспоминал, что Каменев "с утра до ночи сидел с профессорами, с академиками - с Оксманом, с Азадовским, толкуя о делах Пушкинского дома, будущего журнала и проч... Мы, литераторы, ценили Каменева: в последнее время, как литератор, он значительно вырос, его книжка о Чернышевском, редактура "Былого и дум" стоят на довольно высоком уровне"[4].
Вместе с тем Каменев стремился "не высовываться" даже в той ограниченной сфере, в которую был допущен. Когда Бухарин предложил ему "как намечаемому главе литературы" вести литературный отдел "Известий" и выразил готовность поговорить об этом со Сталиным, Каменев ответил: "Я хочу вести тихую и спокойную жизнь, чтоб я никого не трогал и меня чтоб никто не трогал. Я хочу, чтоб обо мне позабыли, и чтоб Сталин не вспоминал даже моего имени"[5].
О поведении Каменева в дни после гибели Кирова рассказывается в дневнике Чуковского, который 5 декабря был приглашён к Каменеву на ужин. Там находился и Зиновьев, рассказавший, что пишет статью "Пушкин и декабристы". После ужина Чуковский отправился вместе с Каменевым к гробу Кирова. "Красноармейцы, составляющие цепь, узнали Каменева и пропустили нас, - нерешительно, как бы против воли... Процессия проходила мимо нас, и многие узнавали Каменева и не слишком почтительно указывали на него пальцами... К гробу Кирова он шёл вместе со мною в глубоком горе, негодуя против гнусного убийцы"[6]. Каменеву даже удалось добиться, чтобы его пропустили в почётный караул.
В последующие дни до Зиновьева и Каменева не могли не доходить сообщения о начавшихся арестах их бывших сторонников в Ленинграде. Как опытные политические деятели, хорошо знавшие Сталина, они чувствовали, что очередь скоро должна дойти и до них. О состоянии глубокой подавленности и деморализованности, в котором находился Зиновьев к моменту ареста, свидетельствует его письмо, написанное Сталину во время обыска. В нём Зиновьев стремился уверить Сталина в своей безграничной личной преданности. "Я говорю Вам, товарищ Сталин, честно, - униженно писал он, - с того времени, как распоряжением ЦК я вернулся из Кустаная (место последней ссылки Зиновьева - В. Р.), я не сделал ни одного шага, не сказал ни одного слова, не написал ни одной строчки, не имел ни одной мысли, которые я должен был бы скрывать от партии, от ЦК, от Вас лично. Я думал только об одном: как заслужить доверие ЦК и Ваше лично, как добиться того, чтобы Вы включили меня в работу... Ни в чём, ни в чём, ни в чём я не виноват перед партией, перед ЦК и перед Вами лично... Умоляю Вас поверить этому честному слову. Потрясён до глубины души"[7]. Такое письмо могло лишь укрепить Сталина в мысли о том, что дальнейшее давление на Зиновьева (в целях получения желательных "признаний") окажется успешным.
В изъятых при аресте Зиновьева и Каменева их обширных личных архивах никаких компрометирующих материалов не оказалось. Тем не менее аресты их бывших сторонников продолжались. 22 декабря в печати появилось сообщение НКВД о том, что в Москве арестованы 15 членов "бывшей антисоветской группы Зиновьева" и что в отношении семи из них (Зиновьева, Каменева, Евдокимова, Залуцкого, Фёдорова, Сафарова и Вардина) не обнаружено "достаточных данных" для предания суду по обвинению в причастности к убийству Кирова; поэтому Особое совещание НКВД решило ограничиться их административной ссылкой[8].
Очень скоро, однако, часть этих людей была включена, наряду со многими другими, в новое сфабрикованное дело, получившее название "дела ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы Сафарова, Залуцкого и других". Среди 77 членов этой "группы" было 65 коммунистов, в том числе 23 - вступивших в партию в дореволюционные годы, 40 - в 1917-1920 годах. Большинство из них в прошлом участвовали в "ленинградской оппозиции", в 1927-1928 годах были исключены за это из партии и после подачи капитулянтских заявлений восстановлены. Среди проходивших по данному делу были братья Емельяновы, укрывавшие в 1917 году Ленина и Зиновьева в Разливе и принадлежавшие, по словам Ленина, к числу "лучших питерских рабочих-большевиков "старой гвардии"[9] а также бывшая жена Зиновьева С. Н. Равич. В 1956 году Равич, которой было отказано в реабилитации, писала своей подруге по революционному подполью: "Была я арестована в декабре 1934 года в связи с делом Кирова фактически только из-за знакомства с Зиновьевым. Никакого суда не было. Меня следователь по особо важным делам допросил один-единственный раз и должен был заявить, что никаких данных против меня нет... И тем не менее я административным путём была выслана на 5 лет в Вилюйск, а в 1938 году тоже административным путём - на 5 лет в лагеря, где из-за войны пробыла 8 лет, а после - ссылка в Красноярский край"[10].
В дело "контрреволюционной группы" были включены не только бывшие соратники Зиновьева и Каменева, но и их родственники, близкие и знакомые, а также брат и жена Николаева, сестра последней и её муж. Последняя группа обвиняемых была приговорена к небольшим срокам ссылки, но спустя несколько месяцев по приговору военной коллегии была расстреляна.
Многие из привлечённых по данному делу оппозиционеров в 20-е годы были убеждёнными противниками сталинского политического курса. Об этом красноречиво говорят их заявления 1926-1927 годов: "Я считаю, что взгляды оппозиции, касающиеся основных вопросов нашей партийной политики, верны, я в них убеждён и не могу от них отказаться, ибо это значило бы отказаться от самого себя"; "в политической линии партии не может быть ничего секретного для членов партии, в этом я убеждён на основании завещания Ленина"; "всеми своими действиями группа Сталина-Бухарина усиленно старается сбить оппозицию на путь второй партии... Лозунг двух партий - не наш лозунг. Это лозунг Сталина... Ни бешеные гонения, ни травля, ни исключения, ни аресты, ни ссылки - ничто не заставит большевика, убеждённого в своей идейной и политической правоте, свернуть с ленинского - на сталинский путь"[11].
Особенно резкий характер носили выступления наиболее известных политических деятелей, включённых в данное дело, - Сафарова и Залуцкого. В письмах, направленных в 1926-1927 годах в Политбюро и ЦКК, Сафаров писал: "В период "военного коммунизма" партия всё же обходилась без доносов, без ссылок в Китай, без расчётов с заводов за "оппозицию" и т. д. и т. п. Под пулеметами Колчака и Деникина, когда Красная Армия только ещё лишь складывалась, партия могла дискутировать с полной свободой обсуждения о принципах строительства Красной Армии. А теперь, на шестой год нэпа малейший намёк на нестандартизированную постановку любого вопроса влечёт за собой с молниеносной быстротой роковые оргвыводы"; "мы боремся, боремся, несмотря ни на какие ссылки и преследования, за возврат к ленинской внутрипартийной демократии, за возврат к ленинскому режиму в партии". В заявлении, обращённом к октябрьскому (1927 года) пленуму ЦК, Залуцкий писал, что в стране "преуспевает безидейное ловкачество, стяжательство и угодничество, а всё партийно-правильное, талантливое, сильное, яркое отметается", что сталинский "аппарат готов пойти на всё ради сохранения своих привилегий"[12].
Едва ли можно полагать, что в последующие годы, когда сталинские преступления многократно возросли, эти люди сменили свои оценки на прямо противоположные и "изжили" свои оппозиционные настроения.
В ходе следствия от 30 обвиняемых удалось добиться признаний об их разговорах между собой, в которых речь шла о том, что "нынешнее партийное руководство ведёт гибельную политику для страны", что Сталин "отменил внутрипартийную демократию, заменив её безраздельным господством аппарата", и т. д.[13].
О характере следствия по данному делу свидетельствуют факты, приведённые в 1956 году одним из немногих уцелевших к тому времени осуждённых. Он сообщил, что следователь на допросе заявил ему: "Протокол - это формальная сторона, а по существу дело всё в том, что весь ленинградский пролетариат, возмущённый убийством Кирова, требует высылки всех, кто прямо или косвенно был связан с оппозицией, что, несмотря на непричастность к убийству, их хорошую работу, они всё равно будут подлежать наказанию, хотя бы самому лёгкому - ссылке"[14].
Все обвиняемые по данному делу 16 января решением Особого совещания под председательством Ягоды были приговорены к заключению в концлагеря или к ссылке сроком на 4-5 лет. Наиболее мягкое наказание (ссылка сроком на два года) было назначено Сафарову, который, будучи сломлен следствием, дал провокационные ложные показания против Зиновьева и Каменева. Подобные показания против своих товарищей он продолжал давать в ссылке, а затем - в концлагере, куда он был заключён в 1936 году. Очередь этого окончательно морально искалеченного человека наступила в 1942 году, когда он был расстрелян в концлагере.
Сразу же после первого сообщения о расправах с зиновьевцами Троцкий опубликовал статью "Сталинская бюрократия и убийство Кирова". В ней подчёркивалось, что уже указание на принадлежность Николаева к бывшей зиновьевской оппозиции было "сделано не случайно: оно не могло означать ничего иного, как подготовку судебной "амальгамы", т. е. заведомо ложного пристёгивания к убийству Кирова людей и групп, которые не имели и не могли иметь ничего общего с такого рода террористическим актом"[15]. Отмечая, что все 15 человек, об аресте которых было сообщено 22 декабря, являлись старыми большевиками, Троцкий писал: "Они не могли внезапно поверить в пригодность индивидуального террора для изменения социального строя, если допустить на минуту нелепость, будто они действительно стремились к "восстановлению капиталистического режима". Столь же мало могли они верить, что убийство Кирова, не игравшего к тому же никакой самостоятельной роли, может приблизить их к власти"[16].
Зачем же в таком случае Сталин избрал Зиновьева, Каменева и их бывших соратников по оппозиции для фабрикации новой чудовищной провокации? Отвечая на этот вопрос, Троцкий гипотетически реконструировал (как мы увидим далее, с поразительной точностью) действительное поведение этих людей в период, предшествовавший убийству Кирова. "Глупый и подлый вздор, будто она (группа Зиновьева - В. Р.) могла иметь прямое или косвенное отношение к кровавому акту в Смольном, к его подготовке и к его политическому оправданию! Зиновьев и Каменев вернулись в партию с твёрдым намерением заслужить доверие верхов и снова подняться в их ряды. Но общее состояние низшей и средней бюрократии, к которой они приобщились, помешало им выполнить это намерение. Отдав в официальных заявлениях должное "величию" Сталина, в которое они могли верить меньше, чем кто-либо другой, они в повседневном обиходе заразились общим настроением, т. е. судачили, рассказывали анекдоты о невежестве Сталина и пр. Генеральный секретарь не оставался, конечно, в неведении на этот счёт. Мог ли Сталин наметить для себя лучшую жертву, чем эта группа, когда выстрелы в Смольном побудили его дать шатающейся и разлагающейся бюрократии урок?"[17].
Троцкий подчёркивал, что ударом по группе Зиновьева Сталин преследует две, одинаково важные для него цели. Первая цель состоит в том, чтобы "подтянуть бюрократические ряды", вторая - в том, что "по ступеням зиновьевской группы Сталин хочет добраться до "троцкизма". А добраться ему необходимо во что бы то ни стало"[18].
Уже 10 декабря, когда сообщения советской печати подталкивали к выводу о том, что убийство Кирова представляет собой дело рук белогвардейцев, секретариат Международной Лиги коммунистов-интернационалистов направил Троцкому письмо, в котором высказывалось предположение о подготовке Сталиным новой грандиозной амальгамы, направленной против "троцкистов". Сам Троцкий после первых сообщений об аресте Зиновьева и Каменева заявил своим друзьям: "На этом этапе дело не остановится; завтра они выдвинут "троцкизм". Когда же в конце декабря в западных газетах появились сообщения о том, что в Советском Союзе "имя Троцкого всё чаще и чаще произносится рядом с именем Зиновьева", Троцкий высказался о замыслах Сталина с большей определённостью: "Какой характер должен принять ближайший удар, этот вопрос не решён ещё окончательно, может быть, даже и в самом узком кругу заговорщиков (Сталин-Ягода-Ярославский и К°). Многое зависит от дальнейшего хода событий. Но одно ясно: недостатка ни в злой воле, ни в материальных средствах у заговорщиков нет... какой путь ни будет подсказан ходом событий и творческим воображением Сталина-Ягоды, подготовка "общественного мнения" будет идти по линии опасностей терроризма, угрожающих со стороны "троцкистов"... "L'Humanite" уже пишет о "троцкистской террористической группе" в Ленинграде: лакеи всегда забегают впереди господ"[19].
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Реабилитация. С. 137-138.<<
[2] Там же. С. 160.<<
[3] Источник. 1993. № 2. С. 9.<<
[4] Знамя. 1992. № 77. С. 159, 162.<<
[5] Источник. 1993. № 2. С. 9.<<
[6] Знамя. 1992. № 11. С. 158-159.<<
[7] Реабилитация. С. 154-155.<<
[8] Правда. 1934. 22 декабря.<<
[9] Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 52. С. 89-90.<<
[10] Голоса истории. М., 1990. С. 227.<<
[11] Реабилитация. С. 136, 140, 141.<<
[12] Там же. С. 132, 133,135.<<
[13] Там же. С. 144.<<
[14] Там же. С. 142.<<
[15] Бюллетень оппозиции. 1935. № 41. С. 1.<<
[16] Там же. С. 2-3.<<
[17] Там же. С. 6.<<
[18] Там же. С. 7.<<
[19] Там же. С. 9.<<