На XVI съезде Сталин уделил значительное внимание критике "троцкизма", не смущаясь противоречиями в своей трактовке "троцкистской опасности". С одной стороны, он заявил, что "троцкистскую группу, как оппозицию, мы давно уже разгромили и выкинули вон", и теперь речь идёт о борьбе лишь "с остатками троцкизма в партии, с пережитками троцкистской теории". С другой стороны, он утверждал, что троцкизм не только живёт, но и свои "атаки против правых уклонистов ... обычно увенчивает блоком с ними, как с капитулянтами без маски"[1].
С одной стороны, Сталин расценил "левые загибы" в колхозном движении как "некоторую, правда бессознательную, попытку возродить у нас традиции троцкизма на практике, возродить троцкистское отношение к среднему крестьянству"[2]. (Именно эта сталинская версия в недавние годы была подхвачена многими публицистами и литераторами). С другой стороны, он объявил в присущем ему тоне, что в условиях реконструктивного периода "троцкисты, с точки зрения темпов, являются самыми крайними минималистами и самыми поганенькими капитулянтами"[3].
Для обоснования последнего тезиса Сталин сопоставлял показатели прироста промышленной продукции в 1927-30 годах с прогнозными наметками, сделанными Троцким в 1925 году. Эти наметки, названные Сталиным "троцкистской теорией потухающей кривой", представляли вывод из соображений Троцкого о снижении темпов развития советской промышленности после завершения восстановления народного хозяйства и перехода к расширенному воспроизводству на основе социалистических накоплений. Однако вслед за этим Троцкий утверждал, что в условиях планомерной индустриализации советская промышленность сможет добиться темпов, недоступных при капитализме. Показатели прироста промышленности в 1930 году (22 %) и в 1931 году (20 %) совпали с выдвинутыми пятилетием ранее прогнозными коэффициентами Троцкого.
К рассуждениям о "крохоборческой мудрости" "троцкистов" Сталин прибег в связи со своим предложением поднять темп развития промышленности до 32 % в 1929/30 и 47 % в 1930/31 хозяйственному году[4].
После съезда сталинский пропагандистский аппарат продолжал извергать ожесточённую брань против Троцкого, неизменно встречавшую отповедь изгнанника с Принцевых островов. Более действенными, разумеется, были дальнейшие атаки на "правых", особенно на Бухарина, которого Сталин и его приспешники продолжали обвинять в "двурушничестве". На эти обвинения Бухарин отвечал жалобами Сталину на "неслыханные издевательства" и "клевету", которой его подвергают. 14 октября 1930 года он писал: "Коба. Я после разговора по телефону ушёл тотчас же со службы в состоянии отчаяния. Не потому, что ты меня "напугал" - ты меня не напугаешь и не запугаешь. А потому, что те чудовищные обвинения, которые ты мне бросил, ясно указывают на существование какой-то дьявольской, гнусной и низкой провокации, которой ты веришь, на которой строишь свою политику и которая до добра не доведет, хотя бы ты и уничтожил меня физически так же успешно, как ты уничтожаешь меня политически".
Тщетно пытаясь убедить Сталина в своей верности и при этом сохранить остатки человеческого достоинства, Бухарин продолжал: "Я считаю твои обвинения чудовищной, безумной клеветой, дикой и, в конечном счёте, неумной ... Правда то, что, несмотря на все наветы на меня, я стою плечо к плечу со всеми, хотя каждый божий день меня выталкивают ... Или то, что я не лижу тебе зада и не пишу тебе статей a la Пятаков[5*], - или это делает меня "проповедником террора"? Тогда так и говорите! Боже, что за адово сумасшествие происходит сейчас! И ты, вместо объяснения, истекаешь злобой против человека, который исполнен одной мыслью: чем-нибудь помогать, тащить со всеми телегу, но не превращаться в подхалима, которых много и которые нас губят"[6].
Разумеется, такого рода жалобы, свидетельствовавшие о крайней деморализации Бухарина, не могли вызвать у Сталина ничего, кроме чувства удовлетворения и желания добиваться от деморализованного Бухарина дальнейших унижений. 20 ноября Бухарин выступил в "Правде" с новым покаянным заявлением, в редактировании которого принимал участие Каганович. В этом заявлении Бухарин в очередной раз признавал свои ошибки, выражал полное согласие со всеми партийными решениями, клеймящими "правый уклон", и осуждал любые попытки "скрытой борьбы" с партийным руководством. На следующий день в газетах "Труд" и "За индустриализацию" появились статьи, в которых это заявление квалифицировалось как "акт двурушничества". Лишь после этого Сталин решил выступить в роли доброжелательного и беспристрастного арбитра. 22 ноября было опубликовано специальное постановление ЦК, осудившее выступления этих газет против Бухарина и положительно оценивавшее его заявление.
Поскольку послушно каявшихся лидеров "правых" нельзя было, подобно "троцкистам", изгнать из партии, Сталин сосредоточил свои усилия на том, чтобы изолировать их от ближайших помощников и сотрудников. 22 сентября 1930 года он писал Молотову: "Нужно освободить Рыкова и Шмидта и разогнать весь их бюрократический консультантско-секретарский аппарат ... тебе придётся заменить Рыкова на посту ПредСНК и ПредСТО. Всё это пока между нами"[7]. Реализация этого плана в декабре 1930 года способствовала выполнению параллельного замысла Сталина - окончательной ликвидации всякой самостоятельности руководящих государственных органов.
С самого начала публичной травли "правых" Троцкий оценивал её как непристойный фарс, подрывающий авторитет партии. В статье "Уроки капитуляций (некрологические размышления)" он обращал особое внимание на то, что открытые нападки на "тройку" развернулись после её "разгрома". "Партия мимоходом, уже в момент развязки, узнает, что глава Коминтерна, глава правительства и глава профсоюзов в течение полутора лет "играли судьбою партии и революции" (буквально!), "спекулировали на катастрофе" (буквально!) - всё это где-то в бюрократическом подполье ... Лишь после того, как Рыков ритуально капитулировал, - что, казалось бы, вообще исключало необходимость дальнейшей борьбы, - только с этого момента Рыков, и с ним вся тройка, предаются особенно разнузданному публичному поруганию пред лицом партии, населения страны и всего вообще человечества. Партия совершенно не нужна была для борьбы против "заговора" Рыкова, Бухарина и Томского. Партию уверяли, что никакой борьбы вообще нет. Но после закулисной победы над правыми, партии показали три политических скальпа: глядите, вот как поступает и будет поступать генеральный секретариат со всеми теми, кто встанет на его пути"[8].
Упоминая о тезисе, выдвинутом Сталиным на XVI съезде: "теперь троцкистская группа представляет антипролетарскую и антисоветскую контрреволюционную группу, старательно осведомляющую буржуазию о делах нашей партии"[9], Троцкий писал: "В какой ещё информации, спросим мы со своей стороны, нуждается мировая буржуазия, сверх того материала, который дает ей официальная сталинская агентура и сам Сталин, прежде всего? О председателе Совнаркома говорят на съезде, как о саботажнике; вчерашнего руководителя Коминтерна клеймят, как агента буржуазии. На потеху малым ребятам выводят вчерашнего вождя профессиональных союзов и вчерашнего руководителя московской организации, очищавшего её в течение нескольких лет от "троцкизма"[10].
Расправу над "правыми" Троцкий расценивал как показатель того, что "система бюрократизма стала системой непрерывных дворцовых переворотов, при помощи которых она ныне только и может поддерживаться"[11]. Сталинская группа не может допустить малейшего оппонирования своим решениям даже внутри ЦК и Политбюро. "Всякое расхождение с руководством, т. е. с милитаризованной сталинской фракцией, всякая попытка критики, всякое предложение, непредусмотренное верхушкой, ведёт к немедленному организационному погрому, который совершается безмолвно, как пантомима, после чего следует "теоретическая" ликвидация, похожая скорее на ритуальное отпевание, совершаемое ленивыми дьячками и псаломщиками из красных профессоров"[12]. Ликвидация всякой критики, даже внутри правящей верхушки, свидетельствует о том, что "бюрократический режим благополучно докатился до принципа непогрешимости руководства, который является необходимым дополнением его фактической безответственности". При этом под руководством уже нельзя понимать ни ЦК, ни даже Политбюро. Лишь по традиции говорится о непогрешимости ЦК, который перестал представлять какой-либо устойчивый коллектив. Из него непрерывно выбрасывают всех тех, кто осмелился высказать собственное мнение и тем более оспорить какое-либо суждение Сталина. Что же касается членов Политбюро, то их "никто особенно не берет всерьез, как, впрочем, и они сами себя". Когда говорят о партийном руководстве, имеют в виду исключительно Сталина. "Это нисколько и не скрывается, наоборот, всемерно подчеркивается. 1929 год был годом его официального коронования, в качестве непогрешимого и безответственного вождя"[13]. XVI съезд партии окончательно завершил этот процесс.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Сталин И. В. Соч. т. 12. с. 354, 357.<<
[2] Там же. с. 357.<<
[3] Там же. с. 349.<<
[4] Там же. с. 351.<<
[5*] Очевидно, Бухарин имел в виду крайне сервильную статью Пятакова, написанную к пятидесятилетию Сталина.<<
[6] Известия ЦК КПСС. 1989. № 5. с. 70.<<
[7] Коммунист. 1990. № 11. с. 105.<<
[8] Бюллетень оппозиции. 1930. № 9. с. 13.<<
[9] Сталин И. В. Соч. т. 12. с. 354.<<
[10] Бюллетень оппозиции. 1930. № 14. с. 4.<<
[11] Бюллетень оппозиции. 1930. № 12-13. с. 2.<<
[12] Бюллетень оппозиции. 1930. № 11. с. 8.<<
[13] Бюллетень оппозиции. 1930. № 12-13. с. 3.<<