Тот факт, что «легальные» марксисты и в особенности Туган-Барановский в борьбе со скептиками капиталистического накопления использовали для науки анализ общественного процесса воспроизводства и его схематическое представление во II томе «Капитала» несомненно является их заслугой. Но так как Туган-Барановский принял это схематическое представление не за формулировку проблемы, а за самое ее решение, он пришел к выводам, которые ставят на голову самые основы учения Маркса.
Концепция Тугана, согласно которой капиталистическое производство может само для себя создать безграничный сбыт и независимо от потребления ведет его прямым путем к теории Сэя-Рикардо о естественном равновесии между производством и потреблением, между спросом и предложением. Разница только в том, что Сэй и Рикардо вращались исключительно лишь в рамках простого товарного обращения, в то время как Туган попросту переносит то же самое представление на обращение капитала. Его теория кризисов от «диспропорциональности» является по существу не более, чем парафразом старого пошлого вздора Сэя: если какой-нибудь
225
товар произведен в слишком большом количестве, то это лишь доказывает, что какого-нибудь другого товара произведено слишком мало; Туган только преподносит тот же самый вздор на языке марксова анализа процесса воспроизводства. И если он в противоположность Сэю заявляет о возможности всеобщего перепроизводства, ссылаясь при этом на денежное обращение, которым Сэй совершенно пренебрегал, то операции Тугана с марксовой схемой в действительности базируются на том же самом пренебрежении к денежному обращению, которое так обычно у Сэя и Рикардо в проблеме кризисов: стоит только начать переложение «схемы № 2» на денежное обращение, как она тотчас же обнаруживает массу колючек и препятствий. За эти колючки зацепился Булгаков, пытаясь довести до конца прерванный Марксом анализ. То, что Туган-Барановский скромно окрестил своей «попыткой синтеза марксовой теории с классической политической экономией», представляет собой объединение заимствованной у Маркса формы мышления с идейным содержанием Сэя-Рикардо.
Так оптимистическая теория, защищавшая против мелкобуржуазного скептицизма возможность капиталистического производства и его способность к развитию, спустя почти столетие – и через учение Маркса – пришла в лице его легальных адептов опять к своей исходной точке – к Сэю и Рикардо. Так три «марксиста» очутились в среде буржуазных гармонистов доброго старого времени, когда буржуазная политическая экономия находилась накануне грехопадения и изгнания из рая невинности. Круг замкнулся.
«Легальные» русские марксисты несомненно одержали победу над своими противниками – народниками; но они одержали слишком большую победу. Все трое – Струве, Булгаков и Туган-Барановский – в пылу борьбы доказали больше, чем требовалось доказать. Речь шла о том, способен ли капитализм к развитию вообще и в России в частности, а названные марксисты настолько основательно доказывали эту возможность, что дали даже теоретическое доказательство возможности вечного существования капитализма. Ясно, что если допустить безграничное накопление капитала, то доказана и безграничная жизнеспособность капитала. Накопление является специфическим капиталистическим методом расширения производства, развития производительности труда, роста производительных сил и экономического прогресса. Если капиталистический способ производства в состоянии гарантировать безграничное возрастание производительных сил и экономический прогресс, то он непреодолим. Выбивается важнейшая объективная опора научной социалистической теории, прекращается политическая борьба социализма, и идейное содержание пролетарской классовой борьбы перестает быть рефлексом экономического прогресса, социализм перестает быть исторической необходимостью. Ход доказательства, начавшись с возможности капитализма, закончился невозможностью социализма.
Разобранные три русских марксиста прекрасно сознавали ту перемену позиции, которую они произвели во время своей борьбы с народниками. Во имя торжества культурной миссии капитализма Струве конечно не печалился о потере дорогого ему сокро-
226
вища[1]. Булгаков кое-как пытался заплатать образовавшуюся в социалистической теории брешь другим куском той же самой теории: он ожидал, что капиталистическое хозяйство, несмотря на его имманентное равновесие между производством и сбытом, все-таки погибнет, и погибнет благодаря падению нормы прибыли. Но это несколько туманное утешение уничтожается Булгаковым в заключении, где он, забывая о последнем спасательном круге, брошенном им социализму, внезапно начинает поучать Туган-Барановского, что относительное падение нормы прибыли для больших капиталов уравновешивается абсолютным ростом капитала[2].
Наконец Туган-Барановский – самый последовательный из них- с грубоватой радостью доброго молодца выбивает из-под социалистической теории все объективные экономические опоры и в своем воображении перестраивает мир на «более красивый» лад на фундаменте «этики». «Личность протестует против хозяйственного порядка, который обращает цель (человека) в средство, а средство (производство) в цель»[3].
Насколько тонкими нитками были сшиты новые обоснования социализма, показали все три названных марксиста на собственном примере: не успевши дать ему нового обоснования, они повернулись к нему спиной. В то время как массы в России, жертвуя жизнью, боролись за идеалы нового общественного порядка, который со временем должен поставить цель (человека) над средством (производством), «личность» спряталась в кустах и нашла в Канте философское и этическое успокоение. Легальные русские марксисты кончили практически там, куда их привела их теоретическая позиция, – в лагере буржуазной гармонии.
[1] В предисловии к одному сборнику своих русских статей, изданных в 1902 г., Струве говорит: «В 1894 году, когда автор опубликовал свою книгу «Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России», он был в философии критическим позитивистом, в социологии и политической экономии – решительным, хотя и вовсе не правоверным марксистом. С тех пор позитивизм и опирающийся(!) на него марксизм перестали для автора быть всей истиной, перестали всецело определять и окрашивать миросозерцание. Ему пришлось на свой страх искать и вырабатывать себе новый строй идей. Злобствующий догматизм, не только опровергающий несогласно мыслящих, но и производящий над ними морально-психологический сыск, видит в такой работе только «эпикурейское порхание мысли». Он неспособен понять, что право критики само по себе есть одно из драгоценнейших прав живой мыслящей личности. От этого права автор не намерен отказываться, хотя бы ему и угрожало постоянно находиться под обвинением в «неустойчивости». («На разные темы». СПБ. 1902 г.)
[2] Булгаков, l. с., стр. 252.
[3]Туган-Барановский, l. с., стр. 229.
227