Поводом ко второй теоретической полемике о проблеме накопления также послужили актуальные события. Если Сисмонди побудили к его оппозиции против классической школы первый английский кризис и вызванные им страдания рабочего класса, то толчок к критике капиталистического производства был дан Родбертусу – почти 25 лет спустя после Сисмонди – выросшим за это время революционным рабочим движением.
Восстание ткачей шелковой промышленности в Лионе и чартистское движение с их критикой «чудеснейшей» из общественных форм подействовали на буржуазию гораздо более ошеломляюще, чем туманные призраки, вызванные на сцену первым кризисом. Самое раннее социально-экономическое произведение Родбертуса, относящееся по всей вероятности к концу 30-х годов, написанное для «Augsburger Allgemeine Zeitung», но не принятое этой газетой, носит характерное заглавие: «Требования трудящихся классов» и начинается следующими словами: «Чего хотят трудящиеся классы? Смогут ли прочие не дать им этого? Будет ли то, чего они хотят, могилой современной культуры? – Что история когда-нибудь будет ставить эти вопросы с необыкновенной настойчивостью, это давно знал всякий мыслящий человек, но благодаря собраниям чартистов и бирмингамским сценам это стало известно всем». Недалеко было то время, когда брожение революционных идей Франции 40-х годов нашло свое выражение в разных тайных обществах и социалистических школах – прудонистов, бланкистов, приверженцев Кабэ, Луи Блана и т. д., – и когда оно Февральской революцией, прокламированием «права на труд», июньскими днями и первым генеральным сражением между двумя мирами капиталистического общества вызвало взрыв таящихся в его недрах противоречий – взрыв, составляющий эпоху. Что касается другой видимой формы этих противоречий, именно кризисов, то ко времени второго спора материалы и наблюдения, относящиеся сюда, были несравненно богаче, чем в начале 20-х годов XIX столетия. Дебаты между Родбертусом и Кирхманом происходили под непосредственным впечатлением кризисов 1837, 1839, 1847 гг. и даже первого мирового кризиса 1857 г. (интересная работа Родбертуса «Die Handelskrisen und die Hypothekennot der Grundbesitzer» относится к 1858 г.). Внутренние противоречия капиталистического хозяйства дали таким образом на глазах у Родбертуса гораздо более резкую критику учений о гармонии английских классиков и их вульгаризаторов в Англии и на континенте, чем в те времена, когда возвысил свой голос Сисмонди. Что критика Родбертуса находилась впрочем под непосредственным влиянием Сисмонди, доказывает цитата из Сисмонди в самом раннем произведении Родбертуса. Таким образом Родбертус несомненно был знаком с современной ему фран-
153
цузской литературой оппозиции против классической школы и пожалуй в меньшей мере с гораздо более богатой английской литературой, – в этом факте заключается, как известно, единственный и притом слабый аргумент легенды германского профессорского мира о так называемом «первенстве» Родбертуса перед Марксом в деле «обоснования социализма». Так, проф. Диль в своем очерке о Родбертусе, в «Handworterbuch der Staatswissenschaften» пишет: «Родбертуса, собственно, следует считать обоснователем научного социализма в Германии, потому что он еще до Маркса и Лассаля дал в своих сочинениях, относящихся к 1839 и 1842 гг., законченную социалистическую систему – критику смитианства, новый теоретический фундамент и проекты социальных реформ». И это со спокойной совестью пишется в 1901 г. (во 2-м издании) – после того и вопреки тому, что Энгельс, Каутский и Меринг написали в опровержение профессорской легенды. Впрочем тот факт, что монархически, националистически и по-прусски настроенный «социалист» Родбертус – этот коммунист для будущего, которое последует через 500 лет, и сторонник твердой нормы эксплоатации в 200% для настоящего – должен был в глазах германских ученых политико-экономов раз навсегда отвоевать пальму «первенства» у международного «разрушителя» Маркса, – этот факт вполне понятен, и никакие убедительные доказательства не в состоянии его поколебать. Но нас интересует здесь другая сторона родбертусовского анализа. Тот же самый Диль, продолжая свой панегирик, пишет: «Но Родбертус проложил новые пути не только для социализма: он двинул вперед всю экономическую науку; особенно обязана ему теоретическая экономия благодаря критике экономистов – классиков экономии, благодаря новой теории распределения общественного дохода, благодаря различию, проведенному им между логическими и историческими категориями капитала и т. д.» Этими великими деяниями Родбертуса, в особенности этим «и т. д.», мы здесь и займемся.
Поводом к полемике между Родбертусом и Кирхманом послужило основное сочинение первого: «Zur Erkenntniss unserer staatswirtschaftlichen Zustande»[1], вышедшее в 1842 г. Кирхман ответил. Родбертусу в «Demokratische Blatter» в двух статьях: «Ueber die Grundrente in sozialer Beziehung» и «Die Tauscligesellschaft»[2]. В ответ на эти статьи Родбертус выступил в 1850 и 1851 гг. со своими «Социальными письмами».
В этих работах дискуссия перешла в ту же теоретическую область, в которой на 30 лет раньше разыгралась полемика между. Мальтусом – Сисмонди и Сэй – Рикардо – Мак Куллохом. Родбертус уже в своем самом раннем произведении высказал ту мысль, что заработная плата в современном обществе при возрастающей производительности труда становится все меньшей и меньшей долей национального продукта, – мысль, которую он считал своею, но которую он с того времени, как он ее высказал, и вплоть до своей смерти, следовательно в продолжение трех десятилетий, сумел только постоянно повторять и вариировать. В этом падении доли заработной
[1] «К познанию нашего государственно-хозяйственного положения».
[2] «О земельной ренте в социальном отношении» и «Меновое общество».
154
платы Родбертус усматривал общий корень всех зол современного хозяйства, в особенности пауперизма и кризисов, которые он обозначал вместе как «социальный вопрос современности».
Кирхман с этим объяснением не согласен. Он объясняет пауперизм влиянием возрастающей земельной ренты, а кризисы – недостатком в рынках сбыта. Относительно последнего он утверждает, что «большая часть социальных зол лежит не в недостаточном производстве, а в недостаточном сбыте продуктов, что чем больше страна в состоянии производить, чем больше у нее средств для удовлетворения всех потребностей, тем больше она подвержена опасности нищеты и лишений». Этим самым дано объяснение и рабочему вопросу, ибо «пользующееся сомнительной славой право на труд разрешается в конце концов в вопросе о рынках сбыта (Absatzweg)». «Итак, – заключает Кирхман, – социальный вопрос почти идентичен с вопросом о рынках сбыта. Даже зло конкуренции, которую там много поносили, исчезнет при наличности надежных рынков сбыта; останется только то, что в ней есть хорошего, – останется соревнование, благодаря которому будут поставляться хорошие и дешевые товары, но исчезнет борьба на жизнь и на смерть, – борьба, причина которой заключается лишь в недостаточных рынках сбыта»[1].
Различие между точкой зрения Родбертуса и Кирхмана резко бросается в глаза. Родбертус видит корень зла в неправильном распределении национального продукта, Кирхман – в ограниченности рынков для капиталистического производства. При всей путанице в рассуждениях Кирхмана, – в особенности в его идиллическом представлении о капиталистической конкуренции, которая сведется к похвальному соревнованию в производстве лучших и самых дешевых товаров, и в его разрешении «пользующегося сомнительной славой права на груд» вопроса о рынках, – он отчасти обнаруживает однако гораздо больше понимания больного вопроса капиталистического производства – ограниченности сбыта, чем Родбертус, который держится за вопрос о распределении. Итак, вопрос, который раньше был поставлен в порядок дня Сисмонди, на этот раз был поднят Кирхманом. При всем этом Кирхман отнюдь не согласен с освещением и разрешением проблемы, которую дает Сисмонди; он стоит скорее на стороне оппонентов Сисмонди. Он принимает не только рикардовскую теорию земельной ренты, не только смитовский догмат, «согласно которому цены товаров слагаются лишь из двух частей – из прибыли на капитал и из заработной платы» (Кирхман превращает прибавочную стоимость в «прибыль на капитал»), но и положение Сэя-Рикардо, по которому продукты покупаются только продуктами, а производство создает свой собственный сбыт, так что там, где кажется, что на одной стороне произведено слишком много, на самом деле на другой стороне произведено слишком мало. Итак, Кирхман следует по стопам классиков, но это во всяком случае «немецкое издание классиков» с разнообразными «но» и «если». Так, Кирхман прежде всего находит, что закон Сэя о естественном равновесии между производ-
[1] Доказательства Кирхмана подробно и буквально цитируются Родбертусом. Полного экземпляра «Demokratische Blatter» с подлинной статьей, по уверению издателя Родбертуса, достать невозможно.
155
ством и спросом «не исчерпывает еще действительности», и прибавляет: «В обращении скрыты еще другие законы, которые препятствуют чистому проявлению этих положений; благодаря одному только открытию этих законов можно объяснить современное переполнение рынков, а быть может найти и путь, чтобы избегнуть этого огромного зла. Мы полагаем, что причиной, порождающей противоречия между указанным не подлежащим сомнению законом Сэя и действительностью являются три факта в современной общественной системе». Эти факты заключаются, во-первых, в «слишком неразномерном распределении продуктов» – здесь Кирхман в значительной мере склоняется, как мы видим, к точке зрения Сисмонди, – во-вторых, в трудностях, которые природа уготовила для человеческого труда при добыче сырья, и наконец в несовершенстве торговли как посреднической операции между производством и потреблением. Не останавливаясь подробнее на двух последних «препятствиях», мешающих проявлению закона Сэя, рассмотрим аргументацию Кирхмана в связи с первым пунктом:
«Первый факт, – заявляет он, – короче говоря, состоит в том, «что заработная плата стоит слишком низко» и что отсюда возникает застой в сбыте. Тому, кто знает, что цены товаров составляются лишь из двух частей – из прибыли на капитал и из заработной платы, – этот закон может показаться странным, если заработная плата низка, то низки и товарные цены, если первая высока, то высоки и вторые. (Мы видим, что Кирхман принимает смитовский догмат и притом еще в самом превратном его понимании: он говорит не о том, что цена р а с п а д а е т с я на заработную плату плюс прибавочная стоимость, а что она с о с т а в л я е т с я как простая их сумма, – понимание, в котором Смит дальше всего ушел от своей трудовой теории стоимости.) Заработная плата и цена таким образом прямо пропорциональны и друг друга уравновешивают. Англия только для того и уничтожила пошлины на хлеб, на мясо и на другие средства потребления, чтобы понизить заработную плату и дать таким образом возможность фабрикантам вытеснять всех других конкурентов на мировых рынках еще более дешевыми товарами. Это верно однако лишь отчасти и не затрагивает отношения, в котором продукт распределяется между капиталом и рабочими. В этом неравномерном распределении между ними лежит первая и важнейшая причина, почему закон Сэя не имеет места в действительности и почему, несмотря на производство во всех отраслях, все рынки все-таки страдают от переполнения». Это свое утверждение Кирхман подробно иллюстрирует на примере. По образцу классической школы он переносит нас, разумеется, в воображаемое изолированное общество, которое для экономических экспериментов представляет хотя и неблагодарный, но зато и не сулящий никакого сопротивления объект.
Представьте себе местность, – внушает нам Кирхман, – которая охватывает 903 жителей: 3 предпринимателей с 300 рабочих у каждого. Местность эта удовлетворяет все потребности ее жителей собственным производством – тремя предприятиями, из которых одно доставляет одежду, другое – пищу, освещение, отопление и сырье, а третье – квартиру, мебель и орудия. В каждом из этих трех подразделений предприниматель доставляет «капитал вместе с сырьем». Воз-
156
награждение рабочих в каждом из этих трех предприятий происходит так, что рабочие получают в качестве платы половину годичного продукта, а другую половину удерживает предприниматель «в качестве процента на свой капитал и предпринимательской прибыли». Массы продуктов, поставляемой каждым предприятием, как раз хватает для удовлетворения всех потребностей всех 903 жителей. Таким образом эта местность «обладает всеми условиями для всеобщего благоденствия» всех же жителей; в соответствии с этим все охотно и энергично работают, но через несколько дней радость и удовольствие обращаются во всеобщий вопль и скрежет зубовный: на кирхмановском острове счастливых внезапно происходит нечто такое, чего там можно было ожидать так же мало, как и крушения небосвода: "над кирхмановским островом разражается обыкновенный современный торгово-промышленный кризис: 900 работников имеют только самую необходимую одежду, пищу и жилища, а магазины трех предпринимателей полны платья и сырых материалов; построенные ими жилища пустуют, они жалуются на недостаток сбыта, а рабочие, напротив, жалуются на недостаточное удовлетворение своих потребностей. И откуда illae lacrimae? Быть может оттого, что одних продуктов имеется слишком много, а других слишком мало, как это думают Сэй и Рикардо? Нет, отвечает Кирхман: в данной «местности» всех предметов как раз столько и количественное соотношение между ними как раз таково, что их вполне хватило бы для удовлетворения всех потребностей общества. Итак, откуда же происходит «задержка», кризис? Она происходит единственно только от распределения. Но приведем собственно слова Кирхмана: «Причина, препятствующая осуществлению этого (гладкого течения обмена), лежит исключительно в распределении этих продуктов; распределение совершается неодинаково между всеми: предприниматели удерживают в свою пользу в качестве процента и прибыли половину всего продукта и только другую половину отдают рабочим. Ясно, что рабочий, производящий платье, может поэтому выменять на свой продукт только половину продукта, состоящего из пищи, жилищ и т. д.; ясно также, что предприниматели не могут освободиться от своей другой половины, так как ни у кого из рабочих нет больше продукта для обмена на эти вещи. Предприниматели не знают, что им делать со своим запасом; рабочие не знают, куда им деваться со своим голодом и наготой». И читатель, прибавим от себя – не знает, – куда деваться с построениями господина фон-Кирхмана. Его детский пример ставит перед нами вместо одной загадки другую.
Прежде всего совершенно непонятно, на каком основании и для какой цели придумано деление производства на три части. Если в аналогичных примерах Рикардо и Мак Куллоха фабрикантам обычно противопоставляются фермеры, то это только устарелое представление физиократов об общественном воспроизводстве, – представление, которое перенял Рикардо, несмотря на то, что оно после его теории стоимости, противоположной теории физиократов, потеряло всякий смысл, и несмотря на то, что уже Смит сделал существенные попытки для исследования действительных вещественных основ общественного процесса воспроизводства. Тем не менее мы видели, что проведенное физиократами разграничение между сельским хозяй-
157
ством и промышленностью как основаниями воспроизводства по традиции сохранилось в теоретической политической экономии, пока Маркс не ввел свое разграничение, составившее эпоху: мы говорим о разграничении между двумя общественными подразделениями – производством средств производства и производством средств потребления. Напротив того, смысл трех подразделений Кирхмана вообще непостижим. Так как орудия свалены здесь в одну кучу с мебелью, сырье – с средствами питания, а одежда образует особое подразделение, то очевидно, что при этом разделении играли роль не вещественные точки зрения воспроизводства, а чистый произвол. Точно с таким же успехом можно было бы придумать одно подразделение для средств существования, одежды и построек, другое для аптечных товаров и третье для зубных щеток. Кирхману очевидно нужно было только дать понятие об общественном разделении труда и предложить для обмена несколько групп продуктов по возможности «равной величины». Даже самый обмен, вокруг которого вращаются все рассуждения Кирхмана, в его примере не играет никакой роли, потому что распределяется не стоимость, а масса продуктов, масса потребительных стоимостей как таковых. С другой стороны, в интересной «местности», созданной кирхмановской фантазией, происходит сперва распределение продуктов, а после этого, т. е. после произведенного распределения, должен иметь место всеобщий обмен, а между тем известно, что на нашей грешной земле при капиталистическом производстве обмен, напротив того, направляет и осуществляет распределение продуктов. В кирхмановском распределении происходят при этом самые удивительные вещи: цена продукта, а следовательно, и всего общественного продукта, состоит, «как известно», только из «заработной платы и процента на капитал», т. е. только из v+m, и весь продукт соответственно с этим распределяется без остатка между рабочими и предпринимателями; сам Кирхман к своему несчастью обнаружил при этом плохую память: он забыл, что ко всякому производству относится нечто такое, как орудия и сырье. Кирхман контрабандным путем проводит в своей «местности» под средствами питания – сырье и под мебелью – орудия; но в таком случае спрашивается: на чью долю выпадают при всеобщем распределении эти неудобоваримые вещи – на долю ли рабочих в качестве заработной платы, или же на долю капиталистов в качестве предпринимательской прибыли? И те и другие были бы очень благодарны. И при таких условиях еще должен иметь место гвоздь представления – обмен между рабочими и предпринимателями. Основной акт обмена в капиталистическом производстве – обмен между наемными рабочими и капиталистами – Кирхман из обмена между живым трудом и капиталом превращает в обмен продуктами. Не первый акт, не обмен между рабочей силой и переменным капиталом, а второй акт, реализация заработной платы, полученной из переменного капитала, делается центральным пунктом, а весь товарный обмен капиталистического общества, напротив того, сводится к этой реализации заработной платы! Но тут следует самое удивительное: при ближайшем рассмотрении оказывается, что этот обмен между рабочими и предпринимателями, поставленный в фокусе хозяйственной жизни, вообще не имеет места. Ибо после того как все рабочие получили натурой
158
свою заработную плату и притом в виде половины их собственного продукта, может иметь место лишь обмен между самими рабочими; при этом должно происходить следующее: рабочие обмениваются между собой своими заработками, которые состоят у одних только из одежды, у других только из средств питания и у третьих только из мебели, и обмениваются таким образом, что каждый рабочий реализует свой заработок, причем одну треть в предметах продовольствия, другую в одежде и третью в мебели. С предпринимателями этот обмен не имеет больше ничего общего. Они со своей стороны сидят со своей прибавочной стоимостью, которая состоит из половины произведенной всем обществом одежды, средств продовольствия и мебели, и все вместе, – а их всего трое, – не знают, «куда деваться» с этим хламом. Уж против этого несчастья, созданного Кирхманом, не помогло бы даже самое щедрое распределение продукта. Напротив того, чем больше была бы доля общественного продукта, которая приходится рабочему, тем меньше дела они имели бы с предпринимателем при обмене: увеличился бы только размер взаимного обмена между рабочими. Правда, при этом уменьшилась бы соответствующим образом масса прибавочного продукта, обременяющая предпринимателя, но не потому, что легче стало обменять прибавочный продукт, а лишь потому, что сама прибавочная стоимость уменьшилась бы. Об обмене прибавочного продукта между рабочими и предпринимателями, как и раньше, не могло бы быть и речи. Надо признаться, что количество собранных здесь на сравнительно незначительном пространстве вздорных утверждений и экономических абсурдов превосходит даже то, что можно простить прусскому прокурору – Кирхман, как известно, был прокурором и притом прокурором, который, к его чести будь сказано, дважды подвергался дисциплинарным взысканиям. Несмотря на это он от своих малообещающих предварительных положений прямо переходит к делу. Он признается, что невозможность реализации (Unverwendbarkeit) прибавочной стоимости дается здесь его собственной предпосылкой – конкретной потребительной формой прибавочного продукта. Он заставляет теперь предпринимателей, присвоивших себе в качестве прибавочной стоимости половину всего общественного труда, производить не «обыкновенные товары», предназначенные для рабочих, а предметы роскоши. Так как «предметы роскоши по своей сущности таковы, что они дают возможность потребителю потреблять больше капитала и рабочей силы, чем это возможно при обыкновенных товарах», то три предпринимателя совершенно самостоятельно устраивают дело так, что потребляют всю половину затраченного обществом труда в виде кружев, элегантных карет и т. п. Теперь не остается ничего такого, чего нельзя было бы продать; кризисы счастливым образом удалось устранить, перепроизводство раз навсегда сделано невозможным, капиталисты, равно как и рабочие, живут в надежных условиях. Чудодейственное средство Кирхмана, создавшее все эти благодеяния и восстановившее равновесие между производством и потреблением, носит название роскоши! Другими словами, совет, который этот добрый человек дает капиталистам, не знающим, куда деваться с своей прибавочной стоимостью, не поддающейся реализации, заключается в том, чтобы они сами потребили ее. Но ведь предметы роскоши в капи-
159
талистическом обществе являются открытием, данным давно известным, и тем не менее кризисы свирепствуют. – Почему же это так? «Ответ, – поучает нас Кирхман, – может быть только тот, что этот застой в сбыте происходит в действительном мире исключительно потому, что с л и ш к о м м а л о роскоши, или, другими словами, потому, что капиталисты, т. е. те, которые имеют средства для потребления, потребляют еще слишком мало». Но это неуместное воздержание капиталистов происходит от дурной привычки, несправедливо поощряемой политической экономией, – от склонности к э к о н о м и и в целях «производительного потребления». Иначе говоря, к р и з и с ы п р о и с х о д я т о т н а к о п л е н и я – таков главный тезис Кирхмана. Он доказывает его на примере, трогательном по своей наивности. Предположим, – говорит он, – случай «наиболее превозносимый политической экономией», – случай, когда предприниматели рассуждают так: мы не хотим расточать до последнего гроша на пышность и роскошь, мы хотим снова употребить их производительно. Что это означает? Не что иное, как основание всякого рода новых производственных предприятий, посредством которых снова получаются продукты; продажа этих продуктов может дать проценты (Кирхман хочет сказать – прибыль. – Р. Л.) на всякий капитал, сбереженный от доходов, не растраченных тремя предпринимателями и вложенный ими в дело. Три предпринимателя решаются сообразно этому потреблять лично только продукт 100 рабочих, т.е. значительно ограничить свою роскошь, а рабочую силу остальных 350 рабочих вместе с капиталом, который употребляется ими, обратить на устройство новых производительных предприятий. Здесь возникает вопрос, на какие производственные предприятия следует употребить эти доходы? «Три предпринимателя имеют лишь один выбор: или снова заняться производством обыкновенных товаров или же взяться за предметы роскоши», так как, по мнению Кирхмана, постоянный капитал не воспроизводится, а весь общественный продукт состоит исключительно только из средств потребления. Но тут предприниматели приходят к уже известной нам дилемме: если они будут производить «обыкновенные товары», то возникнет кризис, так как рабочие не располагают средствами для покупки этих дополнительных средств существования – ведь им уже уделена половина всей стоимости продуктов; но если они будут производить предметы роскоши, то они сами должны будут их потребить. Tertium non datur. Внешняя торговля также не может ничего изменить в этой дилемме, так как влияние торговли заключается лишь в том, что «увеличивается разнообразие товаров внутреннего рынка» или повышается производительность. «Итак, или эти иностранные товары – обыкновенные товары, тогда капиталист не захочет их купить, а рабочий не в состоянии их купить, потому что он не располагает средствами, или это предметы роскоши, тогда рабочий еще м е н е е в с о с т о я н и и их купить, а капиталист также не станет их покупать благодаря своему стремлению к экономии». Как ни примитивны доказательства Кирхмана, но в его основной мысли находит свое вполне ясное выражение центр тяжести теоретической экономии: в обществе, состоящем единственно только из рабочих и капиталистов, накопление оказывается невозможным явлением. Кирхман делает
160
отсюда такого рода выводы: он открыто выступает против накопления, «сбережения» и «производительного потребления» прибавочной стоимости, страстно полемизирует против поддержки этих ошибок классической политической экономией и проповедует в качестве средства против кризисов роскошь, которая увеличивается вместе с повышением производительности труда. Итак мы видим, что если Кирхман в своих теоретических предпосылках был карикатурой на Сэя-Рикардо, то он в своих выводах является карикатурой на Сисмонди. Необходимо однако твердо помнить постановку вопроса, которую дает Кирхман, чтобы иметь возможность оценить антикритику Родбертуса и результаты спора.