Дорогие друзья, мне нельзя было при жизни открыто высказать то, что я думал о порядке и способе управления людьми, об их религиях и нравах, это сопряжено было бы с очень опасными и прискорбными последствиями; поэтому я решил сказать вам это после своей смерти. Я желал бы сказать вам это во всеуслышание перед смертью, когда я почувствую, что дни мои подходят к концу, но буду еще свободно владеть способностью речи и суждения. Однако я не уверен в том, что в те последние дни или минуты в моем распоряжении будет достаточно времени, и я сохраню присутствие духа, необходимое для того, чтобы открыть вам свои мысли. Это побудило меня изложить их вам теперь в письменном виде и вместе с тем дать вам ясные и убедительные доказательства всего того, что я намерен вам сказать. Цель моя — по мере сил моих открыть вам глаза, хоть поздно, на те нелепые заблуждения, среди которых мы все, сколько нас есть, имели несчастье родиться и жить, заблуждения, которые я сам имел неприятную обязанность поддерживать в вас. Говорю — неприятную, потому что эта обязанность поистине не доставляла мне удовольствия. Поэтому я лишь с великим отвращением и довольно небрежно исполнял ее, как вы могли это заметить.
Вот, искренне признаюсь, что побудило меня вначале к замыслу, к выполнению которого я теперь приступаю. Как я естественно чувствовал[1] это и в себе самом, я не находил в людях ничего столь приятного, привлекательного, любезного и желательного, как спокойствие, доброта, нелицеприятие, справедливость и истина; мне казалось, что они должны являться для самих людей бесценными источниками благ и счастья, если люди будут бережно сохранять в своих отношениях столь любезные добродетели. Как я естественно чувствовал это на себе самом, я не находил также ничего столь ненавистного, противного и пагубного, как смуты и распри, злостный обман, несправедливость, мистификация, тирания, которые губят и убивают в людях все, что может быть в них лучшего, и являются поэтому роковым источником всех пороков и всего дурного в людях и пагубными причинами всех несчастий, обрушивающихся на них в их жизни.
С самого юного возраста я видел заблуждения и злоупотребления, причиняющие столько зла на свете. С годами, обогащаясь опытом, я все более убеждался в слепоте и злобе людей, в бессмысленности их суеверий, в несправедливости их способа управления. Таким образом, хотя я никогда не был тесно связан с миром, я мог сказать вместе с мудрым Соломоном, что видел — и видел, можно сказать, с удивлением и негодованием, — как по всей земле царит несчастье, а в правосудии царит великая продажность и даже те, которые поставлены творить правый суд, стали худшими преступниками и подменили правду кривдой[2]. Я видел столько злобы в мире, что даже самая совершенная добродетель и самая чистая невинность не были свободны от злословия клеветников. Я видел — и это можно еще и теперь наблюдать на каждом шагу, — как множество несчастных людей подвергаются без всякой вины и основания преследованиям и несправедливому угнетению, видел, что их несчастье никого не трогает, что они нигде не находят милосердного покровителя, который пришел бы им на помощь. Слезы опечаленных праведников, бедствия столь многих людей, тиранически угнетаемых богатыми и сильными мира сего, внушили мне, как и Соломону, такое отвращение и презрение к жизни, что я вместе с ним считал удел мертвых более счастливым, чем участь живых, а неродившихся считал в тысячу раз счастливее родившихся и изнывающих под бременем стольких несчастий[3].
Но особенно поразило меня при виде всех этих заблуждений, злоупотреблений, обмана, суеверий и тирании, царствующих в мире, следующее: хотя многие люди славились своею мудростью, ученостью и благочестием, ни один из них не решался ни говорить, ни открыто выступить против столь возмутительных непорядков. Я не видел ни одного влиятельного человека, который осуждал бы их и порицал, тогда как в народе не прекращались жалобы и стоны по поводу своих несчастий. Молчание стольких умных людей, в том числе даже лиц высокого звания и достоинства, людей, которые, казалось мне, должны были выступить против потока пороков и суеверий или по крайней мере пытаться хоть сколько-нибудь смягчить это великое зло, представлялось мне, к моему великому удивлению, своего рода одобрением, причем я не понимал еще ни смысла, ни причины этого. Но потом я несколько ближе разглядел порядок управления людьми и несколько глубже проник в тайны хитрой и тонкой политики честолюбцев, стремящихся к высоким постам, к власти и управлению другими людьми, особенно же к почету и уважению. Тогда я легко разгадал не только источник и происхождение всех этих заблуждений, суеверий и дурного управления, — я понял также, почему люди, считающиеся умными и образованными, не возражают против этих возмутительных непорядков, хотя им достаточно знакомо бедственное положение народа, совращенного и обманутого столькими заблуждениями и притесняемого столькими беззакониями.
[1] Филипп., 2:5. «В вас должны быть те же чувствования».
[2] «Еще видел я под солнцем: место суда, а там — беззаконие, место правды, а там — неправда» Екклез., 3:16).
[3] «Восхвалил я более мертвых, чем живущих, а счастливее тех и других я считал тех, кто ещё не родился и не видит злых дел, которые делаются под солнцем» (Екклез., 4:2).
II. Мысли и чувства автора о религиях мира