Оглавление


Глава XX


XX
Сталин и его ближайшее окружение
1. Молотов

Пережив краткий период сталинской опалы в 1936 году (о чём свидетельствует отсутствие его фамилии в перечне руководителей, на которых подсудимые первого московского процесса якобы готовили террористические акты), Молотов вскоре стал вновь правой рукой Сталина, его наиболее доверенным лицом и первым помощником в проведении великой чистки.

В ряде случаев Сталин обращался к Молотову за "советом", как следует реагировать на тот или иной донос. Так, он переслал Молотову заявление, в котором старому большевику, члену Октябрьского ЦК Ломову ставилось в вину лишь его личное общение с Бухариным и Рыковым. Прочитав резолюцию Сталина: "Т-щу Молотову. Как быть?", Молотов наложил собственную резолюцию: "За немедленный арест этой сволочи Ломова"[1].

В мемуарах Хрущёва упоминается о записке Ежова, в которой предлагалось выслать из Москвы несколько жён "врагов народа". На этой записке Молотов против одной из фамилий сделал пометку: "Расстрелять"[2]. Данный факт был приведён в докладе Суслова на февральском пленуме ЦК КПСС 1964 года. Здесь говорилось, что Молотов заменил приговор к 10 годам тюремного заключения, вынесенный жене видного партийного руководителя, высшей мерой наказания[3].

Если в иных случаях Молотов мог сослаться на своё "доверие" к ежовскому следствию, то за один этот поступок он подлежал строгому уголовному наказанию по законам любого цивилизованного государства. Но в том-то и состояла половинчатость хрущёвских разоблачений, что Хрущёв не решался дополнить "партийный суд" над ближайшими соучастниками сталинских преступлений судом уголовным, которого они безусловно заслуживали. Такой открытый суд был опасен для выживания постсталинского режима. К тому же подсудимые на нём непременно указали бы на причастность к репрессиям самого Хрущёва и других партийных деятелей, остававшихся у кормила власти.

Спустя десятилетия Молотов так объяснял это своё ("военное", по его словам) решение:

- Такой случай был. По решению я имел этот список и поправлял его. Внёс поправку.

- А что за женщина, кто она такая?

- Это не имеет значения.

- Почему репрессии распространялись на жён, детей?

- Что значит - почему? Они должны были быть в какой-то мере изолированы. А так, конечно, они были бы распространителями жалоб всяких...[4]

Такими аргументами Молотов обосновывал правомерность наиболее чудовищных преступлений сталинского режима, в которых он принимал активное участие.

По словам Чуева, почти при каждой его встрече с Молотовым возникал разговор о сталинских репрессиях. Молотов не уходил от этой темы, а, напротив, подробно говорил о мотивах, по которым были репрессированы те или иные деятели партии. В этих рассказах поражает лёгкость, с которой Сталин и его приспешники решали вопросы об уничтожении своих недавних соратников. Так, Молотов вспоминал, что на одном из пленумов ЦК он цитировал показания Рухимовича о его вредительской деятельности, хотя "его лично знал очень хорошо, и очень хороший он был человек... Возможно, что вымышленные показания, но не все же доходили до того, что признавали себя виновными. Рудзутак - он же ни в чём себя не признал (виновным)! Расстреляли"[5].

О "вине" Рудзутака, рассказавшего Молотову на очной ставке, как его истязали в застенках НКВД, Молотов рассуждал следующим образом: "Я думаю, что он не был сознательным участником (заговора - В. Р.)... Бывший каторжник, четыре года на каторге был... Но к концу жизни - у меня такое впечатление сложилось, когда он был у меня уже замом, он немного уже занимался самоублаготворением... Вот эта склонность немножко к отдыху и занятиям, которые связаны с отдыхом... обывательщиной такой увлекался - посидеть, закусить с приятелями, побыть в компании - неплохой компаньон... Трудно сказать, на чём он погорел, но я думаю, на том, что вот компания у него была такая, где беспартийные концы были, бог знает какие"[6]. Из этого набора пустых фраз невозможно понять, почему "склонность к отдыху" Рудзутака заслуживала ареста и расстрела.

Наиболее потрясающими в книге Чуева представляются мне страницы, где речь идёт о судьбе Аросева, товарища Молотова по подполью, письма которого Молотов хранил на протяжении всей своей жизни (два таких дружеских письма приводятся в книге). Отзываясь об Аросеве с неизменной теплотой, Молотов так объяснял его арест и гибель:

- Пропал в 1937-м. Преданнейший человек. Видимо, неразборчивый в знакомствах. Запутать его в антисоветских делах было невозможно. А вот связи... Трудность революции...

- А нельзя было вытащить его?

- А вытащить невозможно.

- Почему?

- Показания. Как я скажу, мне доверяйте, я буду допрос что ли вести?

- А в чём Аросев провинился?

- Он мог провиниться только в одном: где-нибудь какую-нибудь либеральную фразу бросил[7].

Как и у всех других "ближайших соратников", у Молотова были арестованы почти все его помощники и сотрудники. При этом он понимал, что у этих людей вымогают показания и на него самого. В 70-е годы он рассказывал Чуеву:

- Моего секретаря первого арестовали, второго арестовали. Я вижу, вокруг меня...

- А на вас писали, докладывали тоже?

- Ещё бы! Но мне не говорили.

- Но Сталин это не принимал?

- Как это не принимал? Моего первого помощника арестовали. Украинец, тоже из рабочих... видимо, на него очень нажимали, а он не хотел ничего говорить и бросился в лифт в НКВД. И вот весь мой аппарат[8].

После смерти Сталина Молотов, как и Каганович, проявил себя никчемным политиком. Оба они, в отличие от Хрущёва, Маленкова и даже Берии, не были способны выдвинуть ни одной серьёзной реформаторской идеи. Тем с большим упорством Молотов сопротивлялся любым попыткам развенчать Сталина и пролить свет на его наиболее тяжкие преступления.

В 1955 году Молотов был назначен председателем комиссии по пересмотру открытых процессов и закрытого суда над военачальниками[9]. На этом посту он сделал всё возможное, чтобы не допустить реабилитации осуждённых. Всячески противился он и возвращению из ссылки родственников бывших видных оппозиционеров. В 1954 году вдова Томского М. И. Ефремова обратилась в КПК с заявлением о собственной реабилитации. Там её тепло приняли, обещали восстановить в партии и предоставить квартиру в Москве, выдали путёвку в санаторий. Однако после возвращения из санатория она узнала, что Молотов распорядился возвратить её в ссылку. Когда об этом стало известно Хрущёву, то он послал Ефремовой телеграмму о восстановлении её в партии и разрешении вернуться в Москву. Эта телеграмма уже не застала её в живых: сердце не выдержало нанесённого Молотовым удара[10].

На июньском пленуме ЦК (1957 год), где были оглашены документы об активном участии Молотова в большом терроре, Молотов не мог не признать своей причастности к "ошибкам", как он называл преступления сталинской клики. "Я не могу снять с себя ответственности и никогда не снимал политической ответственности за те неправильности и ошибки, которые осуждены партией, - заявлял он. - ...Я несу за это ответственность, как и другие члены Политбюро"[11].

В своё оправдание Молотов упоминал о своём докладе, посвящённом 20-летию Октябрьской революции, где им был выдвинут тезис о морально-политическом единстве советского народа. По его словам, этот лозунг был направлен на то, "чтобы перейти на моральный метод, перейти к методам убеждения"[12]. В действительности придуманная Молотовым формула звучала особенно кощунственно в годину большого террора. Молотов умолчал и о том, что она была изложена в таком контексте, который призван был служить ещё большему возвеличиванию Сталина. "Морально-политическое единство народа в нашей стране имеет и своё живое воплощение, - заявил он. - У нас есть имя, которое стало символом победы социализма. Это имя вместе с тем символ морального и политического единства советского народа. Вы знаете, что это имя - Сталин!"[13]

После исключения Молотова из партии он на протяжении более двух десятилетий обращался в ЦК и к партийным съездам с просьбами о восстановлении, в которых он неизменно защищал политику массового террора. Об этом же он неоднократно говорил в беседах с Чуевым. Несмотря на явное преклонение Чуева перед Молотовым, изложение им этих бесед отражает интеллектуальную и нравственную деградацию Молотова. Причины этого заключены не в старческом маразме. Молотов, как это отчётливо видно из его суждений, записанных Чуевым, почти до самой смерти сохранял ясность ума и отличную память. Но испытания, которые он пережил после войны (сталинская полуопала, арест жены) и в особенности после смерти Сталина (снятие с высоких постов, а затем - исключение из партии), по-видимому, сломали его как политика, лишив даже тех политических достоинств, которыми он обладал в 20-40-е годы. В его суждениях и оценках неизменно преобладают неконструктивные, "защитные" реакции - тупое упорство закоренелого сталиниста и демонстративная нравственная глухота.

До самой смерти Молотов ни слова не сказал об угрызениях совести за своё соучастие в сталинских преступлениях. Утверждая, что политика террора "была единственно спасительной для народа, для революции и единственно соответствовала ленинизму и его основным принципам"[14], он из года в год повторял, что готов нести за неё ответственность, к которой его, впрочем, никто не привлекал, если не считать несоразмерного с его виной наказания в виде исключения из партии. Однако даже это наказание представлялось Молотову чрезмерно суровым. "Должны были меня наказать - правильно, но исключать из партии? - говорил он. - Наказать, потому что, конечно, приходилось рубить, не всегда разбираясь. А я считаю, мы должны были пройти через полосу террора, я не боюсь этого слова, потому что разбираться тогда не было времени, не было возможности"[15]. Эта мысль о необходимости "спешки", при которой "разве всех узнаешь", часто варьировалась Молотовым при объяснении даже признаваемых им "ошибок" в проведении чистки. В приводимых Чуевым выдержках из рукописи Молотова "Перед новыми задачами (о завершении построения социализма)" говорится: "В 20-х и ещё больше в 30-х годах окончательно распоясалась и обнаглела крайне враждебная ленинизму группировка троцкистов (далее повторяется весь набор обвинений московских процессов - В. Р.)... Партия, Советское государство не могли допустить медлительности или задержки в проведении ставших совершенно необходимыми карательных мероприятий"[16].

В высказываниях Молотова раскрывается механика большого террора и атмосфера, которая царила в те годы в штаб-квартире сталинского тоталитаризма: "Я подписывал Берии то, что мне присылал Сталин за своей подписью. Я тоже ставил подпись - и где ЦК не мог разобраться, и где несомненно была и часть честных, хороших, преданных... Фактически тут, конечно, дело шло на доверии органам... Иначе - всех сам не можешь проверить"[17].

В разговорах об открытых процессах Молотов ни разу не повторил бредней о том, что оппозиционеры стремились к низвержению Советской власти и реставрации капитализма. Касаясь обвинений в "сговоре" подсудимых с правительствами Германии и Японии о расчленении СССР, он говорил: "Я не допускаю, чтобы Рыков согласился, Бухарин согласился на то, даже Троцкий - отдать и Дальний Восток, и Украину, и чуть ли не Кавказ, - я это исключаю, но какие-то разговоры вокруг этого велись, а потом следователи упростили"[18]. Впрочем, в другой раз Молотов в полном противоречии с этими суждениями заявлял, что обвинение Троцкого и Бухарина в переговорах с империалистами "доказано безусловно. Так выглядело в действительности. Может быть то, что я читал, подделанные документы, верить им нельзя, но других-то, опровергающих эти документы, нет!"[19].

Полагая, что Ежов и его сподручные "запутали всё" до такой степени, что потомки никогда не смогут добраться до истины, Молотов так комментировал обвинения московских процессов: "Что-то правильно, что-то неправильно. Конечно, разобраться в этом невозможно. Я не мог сказать ни за, ни против, хотя никого не обвинял (здесь Молотов "забыл" о своих многочисленных выступлениях с яростными филиппиками против "изменников" - В. Р.). Чекисты такой материал имели, они и расследовали... Было и явное преувеличение. А кое-что было и серьёзно, но недостаточно разобрано и гораздо хуже можно предполагать"[20].

Апеллируя к стенограммам процессов как к документам, заслуживающим доверия, Молотов замечал, что Бухарин, Рыков, Розенгольц, Крестинский, Раковский, Ягода признавали и такие обвинения, которые не могут не казаться нелепыми. Это обстоятельство он бесстыдно называл "методом продолжения борьбы против партии на открытом процессе - настолько много на себя наговорить, чтобы сделать невероятными и другие обвинения... они такие вещи нарочно себе приписали, чтобы показать, насколько нелепы будто бы все эти обвинения"[21].

Приведённые суждения Молотова подтверждают правоту мысли Хрущёва: "Злоупотребления Сталина властью... при жизни Сталина подавались как проявление мудрости... Да и сейчас ещё остались твердолобые, которые стоят на той же позиции, молятся идолу, убийце цвета всего советского народа. Наиболее рельефно отражал точку зрения сталинского времени Молотов"[22]. Этой позиции Молотов придерживался и в 80-е годы, когда он говорил: "Конечно, было бы, может, меньше жертв, если бы действовать более осторожно, но Сталин перестраховал дело - не жалеть никого, но обеспечить надёжное положение во время войны и после войны, длительный период... Сталин, по-моему, вёл очень правильную линию: пускай лишняя голова слетит, но не будет колебаний во время войны и после войны"[23].

В этих каннибальских рассуждениях как бы слышится голос самого Сталина, хотя тот никогда не выступал столь откровенно с подобным объяснением причин великой чистки.

Как вытекает из слов Молотова, главным мотивом массового террора был страх правящей клики перед возможностью активизации оппозиционных сил во время войны. Многократно повторяя, что если бы не было чистки, то в руководстве партии могли "продолжаться споры", Молотов объявлял само наличие таких споров нежелательным и опасным. "Я считаю, - говорил он, - что мы поступили правильно, пойдя на некоторые неизбежные, хотя и серьёзные излишества в репрессиях, но и у нас другого выхода в тот период не было. А если бы оппортунисты (т. е. противники Сталина - В. Р.) возобладали, они бы, конечно, на это (массовый террор - В. Р.) не пошли, но тогда бы у нас во время войны была бы внутренняя такая драка, которая бы отразилась на всей работе, на самом существовании Советской власти"[24]. Привычно отождествляя "нас", т. е. сталинскую клику, с Советской властью, Молотов неявно признавал: наиболее серьёзной опасностью эта клика считала сохранение в партийном руководстве "споров" и инакомыслящих, способных на собственное мнение. Ещё более определённо истинные мотивы Сталина и его приспешников Молотов ненароком выболтал в следующей фразе: "Конечно, требования исходили от Сталина, конечно, переборщили, но я считаю, что всё это допустимо ради основного: только бы удержать власть!"[25]

Ползучая реабилитация Сталина в 70-е годы привела к своего рода художественной реабилитации Молотова, изображённого с нескрываемой симпатией в "киноэпопее" "Освобождение" и в пухлых романах Чаковского и Стаднюка. Вместе с тем брежневское руководство не решилось пойти на партийную реабилитацию Молотова - из-за опасений вызвать возмущение советского и зарубежного общественного мнения. Однако из недр партаппарата шли наверх "сигналы" о желательности такой реабилитации. О своих "заслугах" в этом деле с гордостью рассказывает уже в наше время один из ведущих идеологических аппаратчиков "застойного периода" Косолапов. Он вспоминает, как в 1977 году в журнал "Коммунист", редколлегию которого он тогда возглавлял, пришло "теоретическое" письмо Молотова. Прочитав его, Косолапов пригласил к себе Молотова. Между ними состоялась доверительная беседа, в ходе которой Молотов посетовал на "ограниченность своих контактов и возможностей компетентно обменяться мнениями по актуальным теоретическим вопросам". Почувствовав доброжелательность со стороны собеседника, Молотов обратился к своей любимой теме и "сурово заметил: "А я по-прежнему считаю правильной политику 30-х годов. Если бы её не было, мы проиграли бы войну".

После этой беседы Косолапов направил в "верха" письмо, в котором "по своей инициативе обращал внимание... на невостребованность интеллекта и опыта Молотова и на необходимость возврата его из политического небытия... Многие из тех, с кем мне довелось работать и общаться в те годы, могут подтвердить мою неизменную точку зрения: Молотова, который, как и любой смертный, наверное заслуживал критики и даже порицания, тем не менее нельзя было исключать из КПСС... Моя решимость способствовать тому, чтобы Молотов возвратился в партию, теперь, когда я лучше вник в его интересы, только окрепла". Косолапов с удовлетворением добавляет, что это его желание осуществилось через несколько лет, когда ставший генсеком Черненко самолично вручил Молотову партийный билет. Это событие Косолапов называет "актом исторической справедливости", поскольку "дело касалось последнего рыцаря ленинской гвардии (Sic! - В. Р.)"[26].

С ещё большей определённостью аналогичная точка зрения была недавно выражена на страницах "Правды", где Чуев в комментарии к новым извлечениям из своих бесед с Молотовым заявлял: "Что бы ни говорили, Молотов прошёл героический путь. А герои имеют право на многое. Так я считаю"[27].


ПРИМЕЧАНИЯ

[1] XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза. Т. II. С. 404.<<

[2] Вопросы истории. 1992. № 2-3. С. 82.<<

[3] Пленум ЦК КПСС 10-15 февраля 1964 г. Стенографический отчёт. М., 1964. С. 548.<<

[4] Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 415.<<

[5] Там же. С. 410.<<

[6] Там же. С. 410-411.<<

[7] Там же. С. 422-423.<<

[8] Там же. С. 414-415.<<

[9] Исторический архив. 1994. № 1. С. 67.<<

[10] Ларина A. M. Незабываемое. М., 1989. С. 300.<<

[11] Исторический архив. 1993. № 3. С. 85.<<

[12] Там же. С. 87.<<

[13] Молотов В. М. К двадцатилетию Октябрьской революции. Доклад на торжественном заседании в Большом театре 6 ноября 1937 года. М., 1937. С. 38.<<

[14] Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 428.<<

[15] Там же. С. 356.<<

[16] Там же. С. 428-430.<<

[17] Там же. С. 440.<<

[18] Там же. С. 401.<<

[19] Там же. С. 206-207.<<

[20] Там же. С. 301-302.<<

[21] Там же. С. 401.<<

[22] Вопросы истории. 1993. № 8. С. 80.<<

[23] Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. С. 416.<<

[24] Там же. С. 407.<<

[25] Там же. С. 402.<<

[26] Марксист. 1994. №2. С. 113-115.<<

[27] Правда-5. 1995., № 12. С. 9.<<


Глава XX(2)


Используются технологии uCoz