Оглавление


Глава XVI


XVII
"Кировский поток"

Первые "послекировские" процессы сопровождались истерической пропагандистской кампанией, призванной убедить советских людей в том, что "неразоружившиеся" оппозиционеры неминуемо перерождаются в контрреволюционеров и террористов. Особо гнусная сторона этой кампании состояла в том, что Сталин заставил участвовать в ней бывших лидеров оппозиций, ещё остававшихся на высоких постах. Так, в конце 1934 года Бухарин опубликовал статью "Суровые слова", в которой говорилось: "Любая "оппозиция" и любой уклон ("левый", правый, право-левацкий, националистический) при настаивании на ошибках, при продолжении борьбы неизбежно приводят к разрыву с партией, к разрыву с советской легальностью, к контрреволюционной роли соответствующих групп и людей"[1].

Эта версия из отдельных статей вскоре перешла в "партийные документы". 17 января 1935 года, на следующий день после завершения процесса "Московского центра", Сталин разослал членам Политбюро составленный им лично текст закрытого письма ЦК ко всем партийным организациям ."Уроки событий, связанных с злодейским убийством тов. Кирова" и предложил "сегодня же обсудить это дело и принять решение"[2]. В этом письме утверждалось, что следствием и судом были установлены "неоспоримые факты" о "Московском центре" как "идейном и политическом руководителе "Ленинградского центра". При этом "Московский центр" не знал, по-видимому, о подготовлявшемся убийстве т. Кирова, но наверное (? - В. Р.) знал о террористических настроениях "Ленинградского центра" и разжигал эти настроения". В письме усматривалась связь между деятельностью "зиновьевской контрреволюционной группы в том её виде, в каком она раскрылась в результате следствия и суда", и поведением Зиновьева и Каменева в октябре 1917 года, которое именовалось поведением "выродков" и "предателей нашей партии"[3].

Письмо ЦК, носившее строго секретный характер, было призвано создать впечатление особой "доверительности", с какой информация сообщалась исключительно членам партии. Примечательно, что под знаком такой "доверительности" в письме повторялись версии, о которых уже перестала сообщать официальная печать, в частности, версия о связях зиновьевцев с "латвийским консулом в Ленинграде, агентом немецко-фашистских интервенционистов".

"Выводы" письма сводились к объявлению зиновьевцев "по сути дела, замаскированной формой белогвардейской организации, вполне заслуживающей того, чтобы с её членами обращались, как с белогвардейцами". Объявив зиновьевцев "единственной в истории нашей партии группой, которая в своей практике превратила двурушничество в систему", письмо указывало, что "в отношении двурушника нельзя ограничиваться исключением из партии - его надо ещё арестовать и изолировать"[4].

Переводя эту установку на практический язык, Сталин 26 января подписал принятое опросом постановление Политбюро о высылке на 3-4 года из Ленинграда на север Сибири и в Якутию 663 "зиновьевцев". По этому же решению другая группа бывших оппозиционеров в количестве 325 человек была отправлена из Ленинграда на работу в другие районы[5].

Одновременно в печати была развёрнута травля ещё остававшихся на свободе оппозиционеров, которые до ареста осуждённых "зиновьевцев" сохраняли с ними товарищеские отношения. Так, "Правда" вменяла в вину заместителю наркомзема Рейнгольду то, что он "в течение восьми лет... поддерживал самые близкие отношения и тесную связь с гнусным подонком троцкистско-зиновьевской оппозиции Л. Я. Файвиловичем (одним из обвиняемых по делу "Московского центра", работавшим вместе с Рейнгольдом в наркомате земледелия - В. Р.)"[6] Рейнгольд, снятый со своего поста и исключённый из партии как "троцкист-двурушник", ещё полтора года оставался на свободе, пока не был арестован и затем выведен на второй процесс Зиновьева-Каменева.

Жестокие репрессии захватили не только зиновьевцев, но и других бывших участников объединённой оппозиции 20-х годов. Как сообщал "Бюллетень оппозиции" в статье "Новые расправы с "троцкистами", "все, кто хоть как-нибудь и когда-нибудь имел отношение к оппозиции - давно отошедшие, близкие, родственники оппозиционеров, воздержавшиеся когда-нибудь в каком-нибудь голосовании, - сотнями и сотнями были арестованы и высланы, часто близко к полярному кругу"[7]. Одновременно оппозиционеры, находившиеся в ссылке, были переброшены в более отдалённые и суровые места либо переведены в тюрьмы и концентрационные лагеря.

Наконец, была сфабрикована новая амальгама, получившая в народе название "кировский поток". Из Ленинграда, наряду с бывшими оппозиционерами, было выслано множество представителей бывших господствующих классов. "Весной 1935 года Сибирь была переполнена ленинградцами, - рассказывал вырвавшийся из СССР югославский оппозиционер А. Цилига. - Их возили целыми эшелонами, поездами, целыми семьями с детьми, жёнами, родителями, родней. Их высылали очень многих в самые северные места... Из Ленинграда выслано несколько десятков тысяч людей"[8].

Сигнал к массовому выселению "бывших" был дан закрытым письмом ЦК от 18 января, в котором утверждалось: "Ленинград является единственным в своём роде городом, где больше всего осталось бывших царских чиновников и их челяди, бывших жандармов и полицейских... Эти господа, расползаясь во все стороны, разлагают и портят наши аппараты"[9]. Спустя два месяца в "Правде" было помещено сообщение о высылке из Ленинграда "за нарушение правил проживания и закона о паспортной системе" 1074 "граждан из бывшей аристократии, царских сановников, крупных капиталистов и помещиков, жандармов, полицейских и др.". При этом указывалось, что часть этих людей "привлечена к ответственности органами надзора за деятельность против советского государства и в пользу иностранных государств"[10].

Размах "послекировских" репрессий и связанной с ними политической истерии был столь велик и неожидан, что даже Троцкий лишь постепенно приближался к постижению подлинного смысла этой кампании. В час ночи 14 февраля 1935 года, после чтения советской и западной коммунистической печати, он сделал следующую дневниковую запись: "Давно я не писал в такой поздний час. Я пробовал уже несколько раз ложиться, но негодование снова поднимало меня.

Во время холерных эпидемий темные, запуганные и ожесточённые русские крестьяне убивали врачей, уничтожали лекарства, громили холерные бараки. Разве травля "троцкистов", изгнания, исключения, доносы - при поддержке части рабочих - не напоминают бессмысленные конвульсии отчаявшихся крестьян? Но на этот раз дело идёт о пролетариате передовых наций. Подстрекателями выступают "вожди" рабочих партий. Громилами - небольшие отряды. Массы растерянно глядят, как избивают врачей, единственных, которые знают болезнь и знают лекарство"[11].

Вскоре Троцкий получил известия о расправах, обрушившихся на членов его семьи. Первой жертвой стал его младший сын Сергей Седов, отказавшийся от всякой политической деятельности и оставшийся в Москве после ссылки и изгнания Троцкого. Вплоть до конца 1934 года он работал в Высшем техническом училище, издал книгу, напечатал ряд статей в научных журналах. В последнем письме (от 9 декабря) С. Седова, регулярно переписывавшегося со своей матерью, сообщалось: "Общая ситуация оказывается крайне тяжёлой, значительно более тяжёлой, чем можно себе представить"[12].

После получения известия об аресте сына Н. И. Седова выступила с призывом "создать интернациональную комиссию из авторитетных и добросовестных людей, разумеется, заведомых друзей СССР. Такая комиссия должна была бы проверить все репрессии, связанные с убийством Кирова; попутно она внесла бы необходимый свет и в дело нашего сына Сергея... Неужели же Ромен Роллан, Андре Жид, Бернар Шоу и другие друзья Советского Союза не могли бы взять на себя инициативу создания такой комиссии по соглашению с советским правительством"[13]. Это письмо, помимо его публикации в печати, было разослано лично Роллану, Жиду, Мальро, Шоу и другим известным литераторам и общественным деятелям Запада. Однако обращение Седовой осталось без ответа со стороны этих влиятельных "друзей СССР".

В апреле 1935 года Троцким была получена открытка из Тобольска от его первой жены А. Соколовской: она сообщала, что сослана в Сибирь. Наконец, пришло известие о том, что оба зятя Троцкого, находившиеся с 1928 года в ссылке, были там арестованы и переведены в тюрьму.

Троцкий понимал, что в репрессивной политике Сталина мотивы личной мести всегда играли серьёзную роль. "Его чувство мести в отношении меня, - записывал он 4 апреля в дневнике, - совершенно не удовлетворено: есть, так сказать, физические удары, но морально не достигнуто ничего: нет ни отказа от работы, ни "покаяния", ни изоляции; наоборот, взят новый исторический разбег, которого уже нельзя приостановить. Здесь источник чрезвычайных опасений для Сталина: этот дикарь боится идей, зная их взрывчатую силу и зная свою слабость перед ними. Он достаточно умён в то же время, чтобы понимать, что я и сегодня не поменялся бы с ним местами: отсюда эта психология ужаленного. Но если месть в более высокой плоскости не удалась и уже явно не удастся, то остаётся вознаградить себя полицейским ударом по близким мне людям. Разумеется, Сталин не остановился бы ни на минуту перед организацией покушения против меня, но он боится политических последствий: обвинение падёт неизбежно на него. Удары по близким людям в России не могут дать ему необходимого "удовлетворения" и в то же время представляют серьёзное политическое неудобство. Объявить, что Сережа работал "по указанию иностранных разведок"? Слишком нелепо, слишком непосредственно обнаруживается мотив личной мести, слишком сильна была бы личная компрометация Сталина"[14].

Однако Сталин уже перестал считаться с такого рода соображениями. На протяжении ближайших лет беспощадным репрессиям были подвергнуты все без исключения люди, связанные с Троцким даже самыми отдалёнными узами родства или личной близости в прошлом, вплоть до няни его маленького внука.

Вместе с тем масштабность репрессий, развернувшихся после убийства Кирова, исключала их объяснение только мотивами личной мести и ставила перед Троцким всё новые вопросы. Он напряжённо искал ответа на них, в частности, в официальных сообщениях советской печати. Особое его внимание привлекла статья "Правды", в которой говорилось: "Против происков и проделок врагов надо принимать вполне реальные мероприятия... Вследствие обломовщины, тупой доверчивости, вследствие оппортунистического благодушия антипартийным элементам, самым лютым врагам, действующим по указанию иностранных разведок, удаётся иногда проникнуть и в наш аппарат. Смердящие подонки зиновьевцев, троцкистов, бывших князей, графов, жандармов, всё это отребье, действующее заодно, пытается подточить стены нашего государства"[15].

Возвращаясь в своих дневниковых записях дважды к этой статье, Троцкий обращал внимание на то, что всего пятью днями ранее в той же "Правде" обвинения в деятельности "в пользу иностранных государств" были выдвинуты только против бывших "князей и жандармов". Теперь же "Правда" сообщала, что троцкисты и зиновьевцы "действуют заодно" с "бывшими князьями, графами и жандармами". Смысл этой новой грубой амальгамы Троцкий усматривал в том, чтобы "дать ГПУ возможность привлекать "троцкистов" и "зиновьевцев" как агентов иностранных разведок. Это совершенно очевидно"[16].

Размышляя над замыслами Сталина, кроющимися за официальными сообщениями, Троцкий писал: "Ни кадеты, ни меньшевики, ни эсеры не помянуты: действуют "заодно" лишь троцкисты и князья! Есть в этом сообщении нечто непроходимо глупое, а в глупости - нечто фатальное. Так выродиться и поглупеть может только исторически обречённая клика!

В то же время вызывающий характер этой глупости свидетельствует о двух взаимно связанных обстоятельствах: 1) что-то у них не в порядке, и притом в большом непорядке; "непорядок" сидит где-то глубоко внутри самой бюрократии, вернее, даже внутри правящей верхушки; амальгама из подонков и отребьев направлена против кого-то третьего, не принадлежащего ни к троцкистам, ни к князьям, вернее всего, против "либеральных тенденций" в рядах правящей бюрократии; 2) готовятся какие-то новые практические шаги против "троцкистов" как подготовка удара по каким-то более близким и интимным врагам сталинского бонапартизма... Подготовляется какой-то новый этап, по отношению к которому убийство Кирова было лишь зловещим предзнаменованием"[17].

В расправах, развернувшихся после убийства Кирова, Троцкий, таким образом, справедливо увидел прелюдию к намного более масштабным расправам, готовившимся Сталиным против своих "близких и интимных врагов" в тогдашней партийной верхушке. Подчёркивая, что новые сталинские амальгамы ставят целью ошеломить и дезориентировать партию с тем, чтобы подготовить её самоистребление, Троцкий писал: "Так грубые фальсификаторы позволили нам... видеть невооружённым взглядом начало и конец новой петли, конечно, не последней... "Правде" поручено было связать новые истребления большевиков с облавой на бывших помещиков, князей и жандармов"[18].

Итак, Троцкий разгадал "дальний план" Сталина, направленный на уничтожение не только бывших оппозиционеров, но и носителей "либеральных тенденций" среди коммунистов, не принадлежавших ранее ни к каким оппозициям. Он лишь не предвидел, что Сталин отсрочит выполнение этого истребительного плана на полтора года, чтобы затем развязать массовый террор против партии в ещё невиданных в истории масштабах.


ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Известия. 1934. 22 декабря.<<

[2] Реабилитация. С. 169.<<

[3] Там же. С. 191-193.<<

[4] Там же. С. 194-195.<<

[5] Там же. С. 170.<<

[6] Правда. 1935. 11 января.<<

[7] Бюллетень оппозиции. 1935. № 43. С. 15.<<

[8] Бюллетень оппозиции. 1935. № 47. С. 4.<<

[9] Реабилитация. С. 195.<<

[10] Правда. 1935. 20 марта.<<

[11] Троцкий Л. Д. Дневники и письма. С. 89.<<

[12] Архив Троцкого. № 13521.<<

[13] Бюллетень оппозиции. 1935. № 44. С. 12.<<

[14] Троцкий Л. Д. Дневники и письма. С. 112.<<

[15] Правда. 1935. 25 марта.<<

[16] Троцкий Л. Д. Дневники и письма. С. 110.<<

[17] Там же. С. 106-107.<<

[18] Бюллетень оппозиции. 1935. № 43. С. 2.<<


Глава XVIII


Используются технологии uCoz