LII - Завещание - Жан Мелье

Если бы, как сказано выше, люди сообща и на равных основаниях владели и пользовались богатствами, благами и удобствами жизни; если бы они все дружно занимались каким-нибудь честным и полезным трудом или по крайней мере каким-нибудь честным и полезным делом; если бы они мудро распределяли между собой продукты земли и плоды своих трудов и своего производства, все они могли бы жить вполне счастливо и в довольстве; ибо земля производит почти всегда достаточное количество продуктов, производит их даже в изобилии для потребностей, если бы люди всегда делали благое употребление из этих продуктов; очень редко земля не производит необходимого для жизни. Таким образом каждый имел бы в достаточной мере все необходимое для мирного существования; никто не ощущал бы недостатка в том, что ему необходимо; никому не приходилось бы беспокоиться о том, чем ему с детьми кормиться и во что одеваться; никто не тревожился бы за себя и за своих детей, не боялся бы остаться без крова и ночлега, ибо в благоустроенной общине каждый имел бы все это наверняка, с избытком, легко и удобно. А поэтому не для чего было бы прибегать к обману, хитростям и плутовству с целью обойти своего ближнего; не нужны были бы судебные процессы для защиты своего достояния: незачем было бы завидовать своему ближнему и зариться на других, потому что все жили бы почти среди полного равенства. Никто не помышлял бы о воровстве, об убийстве для завладения мошной и состоянием своего ближнего, потому что это не дало бы ему никакой выгоды. Никому не нужно было бы, так сказать, убивать себя чрезмерной, утомительной работой, как это делает теперь множество бедняков, вынужденных трудиться до упада, чтобы уплатить то, чего от них безжалостно требуют. Никто, говорю я, не должен был бы убивать себя переутомлением, потому что каждый помогал бы нести тяжесть труда и никто не оставался бы в праздности.

Вы удивляетесь, бедняки, что в вашей жизни так много зла и тягот? Это оттого, что вы одни несете всю тягость полуденного зноя, как виноградари в евангельской притче; это происходит оттого, что вы и вам подобные несете на своих плечах все бремя государства. Вы обременены не только всем бременем, возлагаемым на вас вашими королями, государями, которые являются вашими главными тиранами; вы несете еще вдобавок бремя всей знати, всего духовенства, всего монашества, всего судейского сословия, всех военных, всех откупщиков, всех чиновников соляной и табачной монополии; одним словом, всех трутней и бездельников на свете. Ибо только плодами ваших тяжелых трудов живут все эти люди со своими слугами. Вы своим трудом доставляете все необходимое для их существования и сверх того все, что может служить к их развлечению и удовольствию. Что сталось бы например с самыми великими государями и с самыми великими властителями земли, если бы народ не содержал их? Ведь только от народа, с которым они однако так плохо обращаются, только от народа, повторяю, они имеют все свое величие, все богатство и могущество. Одним словом, они были бы такими же слабыми и малыми людьми, как и вы, если бы вы не поддерживали их величия; у них не было бы больше богатств, чем у вас, если бы вы не отдавали им своих богатств; наконец они не имели бы больше могущества и власти, чем вы, если бы вы не покорялись их законам. Если бы все эти люди, о которых я только-что говорил, разделяли с вами тягость вашего труда, если бы они оставляли вам, как и себе, надлежащую долю тех благ, которые вы зарабатываете и производите в таком изобилии в поте лица своего, то вы были бы гораздо менее обременены и утомлены и имели бы гораздо больше покоя и услад в жизни, чем имеете теперь. Но нет, все тяготы предназначаются для вас и вам подобных, а все приятное — для других, наименее того заслуживающих. Вот почему бедный народ имеет в жизни столько горя и тягот. Вы видите, — говорит де-Лабрюйер в своих «Характерах»[1], — каких-то диких животных мужского и женского пола, рассыпавшихся по полям, почернелых, посинелых и опаленных солнцем, прикованных к земле, которую они взрывают и вскапывают с непоколебимым упорством. У них как-будто членораздельная речь, и, когда они поднимаются, у них видно человеческое лицо, и в самом деле это люди; они на ночь укрываются в берлогах, где питаются черным хлебом, водой и кореньями. Эти люди избавляют прочих людей от труда сеять, возделывать землю и собирать плоды для поддержания своего существования; они заслужили этим, — говорит автор, — чтобы не оставаться без этого хлеба, который они посеяли и вырастили с таким трудом. Да, конечно они заслуживали бы иметь его вдоволь и даже первыми есть его и получать лучшую долю его, как и лучшую долю от того доброго вина, которое они тоже выращивают с громадной затратой сил. Но человек жесток. Богачи и сильные мира похищают у них лучшую долю плодов их труда и оставляют им, можно сказать, лишь мякину от того доброго зерна или подонки от того доброго вина, которые они производят с затратой стольких усилий и труда. Автор, которого я цитировал, не говорит это прямо, но в достаточной мере дает понять это.

Наконец если, как я уже говорил, мудро распоряжаться всеми благами, то никому не пришлось бы опасаться голода или нищеты ни для себя, ни для своих, потому что все блага и богатства были бы в равной мере достоянием всех. Это было бы без сомнения самым великим благом и счастьем для человечества.

Равным образом, если бы люди не считались, как это они делают теперь, с тщеславными оскорбительными различиями одних семейств от других, если бы они смотрели друг на друга действительно как на братьев и сестер, как этому учат даже правила суеверных религий, то никто среди них не мог бы выделять себя и хвастать, что он — лучшей крови, более благородного происхождения, чем его товарищи; стало быть, не имело бы места презрительное отношение одних к другим или оскорбительные попреки одних другими по поводу их происхождения или их семьи; каждый ценился бы по своим личным заслугам, а не по воображаемой заслуге лучшего или более благородного происхождения; это тоже оказало бы весьма благотворное влияние на отношения между людьми.

Равным образом, если бы люди, и в частности наши христопоклонники, не сделали брак нерасторжимым; если бы, напротив, всегда предоставляли одинаковую свободу мужчинам и женщинам беспрепятственно сходиться, следуя своему влечению, равно как свободу расходиться и расставаться друг с другом, когда им станет в тягость совместная жизнь или когда новое влечение побудит их к заключению другого союза, тогда без сомнения не было бы столько неудачных браков, столько случаев несчастной семейной жизни, как это наблюдается теперь; не было бы столько раздоров и несогласий, как наблюдается теперь между мужьями и женами. Им не надо было бы ссориться, оскорблять и нападать друг на друга, грубо обращаться друг с другом, как это столь часто бывает; они могли бы свободно расстаться с того момента, как перестанут любить друг друга и нравиться друг другу, могли бы каждый свободно искать своего счастья. Одним словом, не существовало бы несчастных мужей и несчастных жен, как теперь, когда столько их всю свою жизнь бедствует под роковым игом нерасторжимого брака; напротив, они всегда жили бы в приятных и мирных взаимоотношениях и получали бы только удовлетворение и удовольствие, потому что основой и главным побуждением их брачного союза было бы чувство непринужденной дружбы; это было бы великим благом для них, равно как и для их детей, их детям не пришлось бы разделять участь столь многих бедных детей, оставшихся сиротами по смерти отца или матери, а часто и обоих: такие дети как бы покинуты всеми или терпят от грубых отчимов и злых мачех, заставляющих их голодать и подвергающих их побоям, или же дети оказываются под опекой опекунов, не радеющих о них и поедающих или расточающих их отцовское достояние. Не было бы и тех многочисленных случаев, когда дети под руководством отца и матери несчастны и терпят с самого раннего возраста все бедствия нищеты, зимний холод и летний зной, голод, жажду и наготу, постоянно в грязи, без воспитания и образования, не могут даже окрепнуть, как я уже сказал, за недостатком средств, необходимых для жизни. Все дети были бы одинаково хорошо воспитаны, одинаково хорошо питались бы и были бы снабжены всем необходимым, потому что все они воспитывались бы, содержались бы сообща, на общественный счет.

Они все одинаково получали бы также наставление в добрых нравах и в правилах честной жизни, в науках и искусствах, насколько это необходимо и целесообразно для каждого из них, т. е. поскольку знание этих наук полезно и необходимо. Все дети получали бы одинаковое воспитание в правилах морали, добропорядочности и честности. Поэтому легко было бы сделать их всех мудрыми и честными, заставить их стремиться к одному и тому же благу, сделать их всех способными служить с пользой своему отечеству; это тоже без сомнения было бы очень благотворно для общества.

Дело обстоит совсем иначе, когда люди воспитаны в различных принципах морали, ибо разнородное воспитание, образование и образ жизни вызывают в людях чувство отчуждения и создают различия в темпераменте, мнениях, чувствах; поэтому люди не могут мирно ужиться и следовательно не могут единодушно стремиться к общему благу; это создает и смуты и постоянные раздоры между ними. Но если все воспитаны и наставлены с юности в одних и тех же принципах морали и усвоили себе к руководству одни и те же правила жизни, тогда они все беззаветнее стремятся к благу, все единодушно и мирно стремятся к общему благу.

Итак гораздо лучше предоставить людям свободу в заключении браков; гораздо лучше для них, если детям дается одинаковое хорошее воспитание, одинаковое хорошее питание, содержание и наставление в добрых нравах, науках и искусствах. Гораздо лучше будет людям, если они будут смотреть друг на друга как на братьев и сестер и любить друг друга. Гораздо лучше для них не делать никаких различий между одними семьями и другими и не считать себя более знатного и благородного происхождения, чем другие. Гораздо лучше, если бы все занимались какой-нибудь дельной работой или честным и полезным делом, причем каждый нес бы свою долю в тягостях труда и жизненных неудобствах и не допускалось бы несправедливое возложение на одних всех тягот и предоставление другим лишь одних удовольствий. Наконец было бы гораздо лучше, если бы люди владели всем сообща и мирно наслаждались сообща благами и удобствами жизни под руководством и управлением наиболее мудрых лиц. Все люди без сомнения были бы тогда несравненно более счастливы и довольны, нежели сейчас, не видно было бы на земле несчастных людей, тогда как теперь мы их видим на каждом шагу. Вот что говорит по этому поводу один древний философ у Сенеки, основывающегося на данных Посидония, другого, более древнего философа; вот что он говорит в своем послании 90-м:

В те счастливые века, — говорит он, — которые зовутся золотым веком, все блага земли находились в общем владении и в безраздельном пользовании у всех; впоследствии жадность и безумная расточительность разрушили эту общность между смертными, и от общего пользования они перешли к хищничеству. Никто в мире, — говорит этот автор, — не может превозносить другой образ жизни людей или показать народам нравы и обычаи, более похвальные, чем те, которые, по рассказам, когда-то существовали у людей. Тогда у них не было пограничных столбов и межевых знаков, все жили одной семьей, даже земля, не выжидая посева, приносила все плоды в изобилии. Возможны ли более счастливые люди? Природой и всеми вещами пользовались сообща; она одна, как мать, держала всех под своей опекой. Общественные богатства находились во вполне надежном владении. Можно сказать с полным правом, что люди были тогда бесконечно богаты, между ними нельзя было найти ни одного бедняка. Жадность, — говорит автор, — первая посягнула на свято установленный порядок вещей; она пожелала выделить себе часть благ, обратить ее в свою личную пользу, этим самым она все отдала в распоряжение другого и вместо неограниченного обладания ограничила себя маленьким уголком; таким образом она привела к бедности и, возжелав многого, лишилась всего. Но, сколько бы она ни хлопотала, чтобы завоевать то, что потеряла, сколько бы она ни старалась присоединять один участок к другому и сгонять соседа с его участка за деньги или путем насилия, сколько бы ни простирала свои владения на целые провинции и ни занималась постоянно объездом своих земель, все же как бы велико ни было поле, оно не может привести нас опять к тому месту, от которого мы отправились. Приложив все усилия, мы будем иметь, если хотите, много, но ведь раньше мы имели все. Земля была более плодотворной, когда ее еще не возделывали; она была более щедрой в пользу народа, когда он с ней не обращался хищнически; люди, — говорит наш автор, — любили показывать другим свою находку, радовались этому так же, как и самой находке; никто не мог иметь ни слишком большой, ни слишком малой доли, все делилось между людьми в полном единодушии; сильнейший еще не налагал руки на слабейшего; скупец еще не прятал свои бесполезные сбережения[2], лишая другого того, что для него необходимо. О чужом заботились столько же, сколько о своем. Дремучий лес защищал от палящих лучей солнца, люди жили там в полной безопасности в шалаше, крытом листьями и хворостом в предохранение от суровой зимы и от дождей; в приятном покое люди проводили здесь ночь без единого тревожного вздоха; наоборот, — говорит наш автор, — теперь заботы и тревоги томят нас среди пурпура и жестоко уязвляют нас, тогда как те спали сладким сном на голой земле.

Автор «Исторического журнала»[3] передает почти то же самое о людях тех первых времен. Счастливы, — говорит он, — были народы, которые жили в золотом веке, в том невинном состоянии, о котором поэт говорит:

Век золотой был насажден сперва: без карающей власти
И без закона, по воле своей, блюл он веру и правду;
Не было кары и страха, на медной доске пригвожденной
Грозных не значилось слов, пред судьи лицом подобострастной
Не было в страхе толпы: без судьи были все безопасны[4].

Паскаль в своих «Мыслях»[5] ясно придерживается того же мнения; он отмечает, что захват всей земли и все бедствия, которые от этого последовали, произошли исключительно от того, что каждое частное лицо присваивало себе то, что ему надлежало оставить в общем пользовании. Эта собака — моя, говорили эти бедные дети земли; это — мое место под солнцем. Вот, — говорит этот автор, — как начался захват всей земли. Платон, божественный Платон, желая создать республику, в которой сограждане могли бы жить в полном согласии, с полным основанием изгоняет в ней слова «мое» и «твое», совершенно разумно полагая, что, пока есть, что делить, всегда найдутся недовольные, отчего происходят смуты, расколы и тяжбы.

[4] Овидий «Метаморфозы», кн. 1, ст. 89 - 93 (У Мелье имя Овидия и его произведение не называется. - Прим. пер.).